Том 3. Растратчики. Время, вперед!

В автоматической ручке высохли чернила. Он взял карандаш. Он не любил работать карандашом. Он быстро записал на листке:

«Мир в моем окне открывается, как ребус. Я вижу множество фигур. Люди, лошади, плетенки, провода, машины, пар, буквы, облака, горы, вагоны, вода… Но я не понимаю их взаимной связи. А эта взаимная связь есть. Есть какая-то могущественная взаимодействующая. Это совершенно несомненно. Я это знаю, я в это верю, но я этого не вижу. И это мучительно. Верить и не видеть! Я ломаю себе голову, но не могу прочесть ребуса…»

Он подчеркнул слово «верить» и слово «видеть» дважды.

Грубый, рассохшийся стол придвинут к стене вплотную, под самый подоконник. Подоконник слишком высок — в полтора раза выше стола.

Окно трехстворчатое, венецианское. Его ширина значительно превышает высоту.

Номер очень маленький. Стол. Три стула. Голая лампочка. Железная тигровая окрашенная кровать, под кроватью — угол фибрового чемодана.

Больше — ничего.

В тени по Цельсию двадцать градусов тепла. На солнце — тридцать четыре.

Окно — ребус — выходит на запад.

Солнце в восточной половине неба. Оно еще не вступило на западную.

Номер в тени. Но в нем уже сорок градусов, по крайней мере.

Стена против кровати постоянно накалена. К ней невозможно приложить ладонь. Штукатурка потрескалась. Известь пожелтела. В стене проложен кухонный дымоход. Кухня работает почти круглые сутки.

«Но я не могу прочесть ребуса…»

Еще бы! При такой температуре!

Как его угораздило попасть именно в этот номер? Но что же было делать! Другие и того не имеют.

Ветер вырывает из рук листок, бросает в него из окна горстями голубую пыль, крупную, как сеяный мак.

Нечем дышать.

Первую ночь он спал в вестибюле отеля, за загородкой, на столе «почтового отделения и государственной трудовой сберегательной кассы». Было твердо и коротко. Мешали медные весы. Но все же лучше, чем на полу возле двери.

Никому не разрешалось ночевать в помещении государственного учреждения. Георгию Васильевичу сделали исключение из уважения к имени и профессии.

Днем он мыкался по участкам и, останавливаясь на ходу, записывал в книжечку.

Вот некоторые его заметки:

«…специальные дощатые сарайчики „для куренья“. В других местах курить строжайше запрещено. Посредине большой чан с водой. Вокруг, по стенам, — лавочки. Сидят, курят, сплевывают, утирают рукавом рты. Молодые, задумчивые, совсем не похожи на рабочих…»

«Анархия скоростей, ритмов. Несовпадение. Стоял на переезде. Маневрировал товарный поезд. Трусила местная плетеная бричка. Обдавал пылью грузовик-пятитонка. Мигал ослепительно велосипед. Шел человек (между прочим, куда он шел?). Поджарые башкирские верблюды с длинными окороками волокли бревна. Летел аэроплан большой, трехмоторный. И у всех — разная скорость. Можно сойти с ума. Мы живем в эпоху разных скоростей. Их надо координировать. А может быть, они координированы? Но чем?»

«Полтора года назад здесь была абсолютно пустая, дикая, выжженная степь. Безлюдно. Мертвые горы. Орлы-стервятники. Бураны. Сто пятьдесят километров от железной дороги, пятьдесят километров от ближайшего города… А теперь? Чудеса…»

«Стройка переживает разные эры: сначала земляную, потом деревянную. Сейчас начинается железная, бетонная. Молодой зеленоватый железобетон вылущивается из деревянных опалубок, лесов… Будет скоро эра машинная (монтаж), потом электрическая (ЦЭС)…»

«Баллоны с газами. Разноцветные. Кислород — синий. Ацетилен — белый. Водород — красный. (А что с ними делают?)»

«Бригада бетонщиков — орудийная прислуга — заряжает, подносит… Десятник — фейерверкер (бегает с записной книжкой, ругается). Моторист — наводчик…»

«Видел: комсомольская бригада работала без лесов. Новый способ кирпичной кладки. Синее небо. Страшно синее! Они пели, работая на узком ребре восходящей из земли кладки. Кажется, фабричная труба. Они пели и кирпич за кирпичом подымали стену и сами подымались вместе с ней (стена, подымающаяся в небо на глазах вместе с поющими людьми. Молодость?)».

И многое другое записывал он.

«Но какая между всеми этими деталями связь?»

На следующую ночь комендант перевел его в бездействующую ванную комнату второго этажа. Это было уже лучше. Но работать все же невозможно.

Утром на четвертом этаже освободился маленький угловой номер. Он освобождался регулярно каждые три-четыре дня. Очевидно, дольше в нем никто не выдерживал.

Старожилы хорошо знают этот номер. Он даже получил специальное название: каупер.

Но что такое «каупер»?

Георгий Васильевич был человек новый, технически не подготовленный, он не знал, что такое «каупер».

Он нажал на коменданта и получил номер без очереди.

Ну и номерок!

Георгий Васильевич сделал нечто вроде охлаждающего экрана: расставил перед проклятой стеной стулья и повесил на них мокрую простыню.

Простыня высохла в полчаса.

Георгий Васильевич разделся догола, настежь распахнул дверь, устроил сквозняк. Сидеть голым на страшном сквозняке было очень приятно, но не совсем удобно.

Сквозняк выдул в коридор портьеры, дверь оголилась. По коридору мимо номера ходили уборщицы. Могли увидеть.