Том 3. Растратчики. Время, вперед!

Маргулиес вырвал из кармана свисток. Он судорожно, дрожащими руками совал его в рот.

Длинная канареечная трель пронзительно прохватила тепляк.

— Эй! Кто там! Охрана!

Гремя прикладом по доскам, бежал стрелок.

— Вы меня знаете, товарищ? — спокойно спросил Маргулиес.

— Так точно, вы — начальник шестого участка.

— Правильно.

Маргулиес кивнул головой на Семечкина.

— Взять!

— Этого?

— Этого самого.

Стрелок взял Семечкина за рукав.

— Посади в пожарный сарай.

Стрелок с любопытством и некоторым сожалением осмотрел Семечкина, многочисленные значки на лацкане его пиджака, носки, проколотые поверх галифе большими английскими булавками, бантики на туфлях, страшные черные очки, красный кадык.

— Пойдем, товарищ.

— Вы не имеете права! — закричал Семечкин, багровея. — Я никуда не пойду. Я уполномоченный аварийного штаба. Вы за это ответите. Я буду писать в областную прессу.

Он рванулся из рук стрелка. Но стрелок держал его крепко. Черные очки свалились с его носа. Под страшными очками обнаружились небольшие голубенькие золотушные глазки. Они испуганно бегали по сторонам.

— Я подчиняюсь грубому насилию…

— Пойдем, пойдем, браток.

— Через два часа выпустишь, — заметил через плечо Маргулиес.

Он подошел к трапу, нагнулся и сказал спокойно:

— Свинтить.

Маргулиес побежал к машине.

Каленый рельс заката медленно гас, покрывался сизо-лиловым налетом во всю длину далекого Уральского хребта.

— Вода!

С лязгом пошел ковш. Опрокинулся барабан.

«Триста сорок три», — отметил в уме Маргулиес.

— Который час?

Корнеев посмотрел на часы.

— Три минуты одиннадцатого.

— Сколько стояли?

— Двенадцать минут. Еще времени — один час пятьдесят семь минут.

— Не вытянем.

Маргулиес бросился на середину настила.

— Ребята! — закричал он. — Хлопцы! Нажми, навались! Не подкачай!

Все бросилось с места, все пошло.

Вокруг на участке один за другим, низко на земле и высоко на светлом воздухе зажигались бледные жидкие звезды тысячесвечовых ламп.

— Эх, не вытянут! Не вытянут!

Ханумов не находил себе места. Он ходил взад-вперед вдоль настила и бросал короткие взгляды на моториста.

Вдруг он круто свернул и побежал к Ищенко.

— Эх!

Он поймал Ищенко за рубаху.

— Слушай, Костя! Черт с тобой… Два рычага. Один подымает ковш, другой пускает воду. Разница пять — семь секунд. Соедини проволокой. Будет давать ковш и воду сразу, десять секунд выиграешь на замес. Эх, для себя держал. Ну, ничего, пользуйся. Пей мою кровь. Я тебе все равно — и так и так — воткну. Мои хлопцы лучше твоих.

Он резко повернулся и быстро пошел прочь, снимая и надевая на ходу тюбетейку.

Ищенко остановился и наморщил лоб. В один миг он ухватил суть дела. Правильно. Два рычага — в один рычаг.

Он бросился к настилу:

— Слесарный ремонт! Кто там на слесарном ремонте? Морозов, соедини рычаги дротом!

— Щебенка! Щебенка! — исступленно кричал Мося. — Щебенка кончается!

Шарахая короткими отсечками пара, медленно подходил паровоз.

Винкич и Георгий Васильевич соскочили с первой площадки. Загремели крюки. Упали борты.

— Принимай щебенку!

Георгий Васильевич был весь, с ног до головы, в белом каменном порошке.

Его ночные туфли, разодранные в клочья, имели смешной и жалкий вид.

Грязный пот струился по его лицу.

В голове еще стоял адский шум камнедробилки, лязг грохотов. Перед глазами мелькал передаточный ремень, плавно бегущий от громадного медленного махового колеса к маленьким, страшно быстрым шкивам.

Расстояние между маховым колесом и шкивами было так велико, что ремень трансмиссии в метр шириной, залетая на головокружительную высоту камнедробилки, казался не шире тесемки.

И сама камнедробильная машина стояла, как гигантская кофейная мельница, и сыпались бледные, редкие искры из перегрызаемых и перемалываемых каменных глыб.

— Ну и денек! — тяжело отдуваясь, сказал Георгий Васильевич и сел на землю. — Ну, ладно!

Мимо бежал Корнеев.

— Понимаете, — сказал он Корнееву, сияя круглыми возбужденными глазами. — Мы им доказываем, как дважды два четыре, что щебенка необходима, а они заявляют, что не имеют права выходить из нормы. Так повысьте же норму, черт возьми, говорим мы, а они ссылаются на заводоуправление. Мы им весьма резонно указываем на необходимость всемирного повышения, а они, изволите ли видеть…

Корнеев посмотрел вокруг ничего не соображающими глазами, подергал носом, заглянул в пустой портсигар и, сказав: «Извините», — побежал дальше.

Кутайсов, надрываясь, кричал в телефонную трубку:

— Что? Не слышу. У вас тоже нету? Но пойми же ты, друг мой дорогой, что нам необходимо двадцать анкет. Ну да. Простых, обыкновенных печатных анкет для вступления в комсомол. Да! Вся ищенковская бригада. Что? В горком я звонил. В горкоме нету. В бюро? В бюро звонил — в бюро нету. Ну хоть пятнадцать штук! Нету? А, шут с вами совсем, я не знаю, что у вас есть в таком случае! Что? Мало того, что все вышли! Надо новые печатать! Вот мы

вас протянем… Что? Нет, друг, ты меня только, пожалуйста, не пугай. Я не маленький!. Пожалуйста. Хоть в Политбюро… До свиданья… Хоть в Политбюро. Куда хочешь! До свиданья. Он повесил трубку.

— Слободкин!

LIX

Время — одиннадцать часов сорок пять минут.