Том 3. Рассказы. Воспоминания

Ведь и правда: что толку в смелости, в бесстрашии, в беззаветной храбрости, если за ними не стоит совесть?! Разве не было храбрецов среди гитлеровцев, эсэсовцев, власовцев?..

Честность, идейность, принципиальность — вот главное, что должны мы ценить в человеке. Такой человек не может быть и никогда не будет трусом.

А самый дурной человек — человек бессовестный, бесчестный, безыдейный. Если он храбр, его храбрости цена — копейка. Это храбрость зверя, а не человека.

1968

История моих сюжетов

Просили рассказать о том, как я работаю. И вот уже не один день сижу за столом и не могу начать, испытываю чувство неловкости, даже некоторой скованности. А сейчас подумал, что ведь подобное чувство возникает у меня буквально всякий раз, когда я кладу перед собой лист бумаги и пробую что-нибудь начать — все равно повесть или крохотный рассказ, внутреннюю рецензию или сценарий.

Мне уже приходилось говорить где-то об ошибке тех, кто думает, будто с возрастом работа писателя упрощается, что, чем старше автор, чем больше у него опыта и мастерства, тем легче ему дается его писательское дело.

Нет, не легче. Да, опыт, разумеется, великая вещь, но ведь вместе с опытом у писателя, если он не холодный ремесленник и не халтурщик, возрастает и требовательность к себе.

Пожалуй, только первую нашу книгу — «Республику Шкид» — мы с Гришей Белых писали легко, весело, почти бездумно. Объясняется это не только невзыскательностью молодых авторов, но еще и тем, что в работе над этой повестью нам ничего не нужно было выдумывать, сочинять. Мы просто наперебой вспоминали и записывали то, что еще так трепетно жило в нашей мальчишеской памяти.

Но в этом ли только дело, что повесть наша воспоминательная, автобиографическая? Не один раз приходилось читать утверждения критиков (К. Чуковского, В. Смирновой, Е. Путиловой), будто все мое собрание сочинений — это что-то вроде одного большого автобиографического романа. Упоминались и та же «Республика Шкид», и «Ленька Пантелеев», и «Наша Маша», и многие рассказы, и литературные портреты («Горький», «Маршак», «Шварц», «Тырса»), и дневники военных лет, и путевые очерки…

Не убежден, что все это склеивается в «роман», но то, что определенную склонность к самовыражению, к самовыявлению, к автобиографичности я всегда испытывал, — это правда, хотя очень рано испытал я и то, что Гете называл Lust zu fabulieren — радость придумывания (а древние обозначали еще точнее: раздольем выдумки).

Существует, мне кажется, несколько видов литературного дарования. Есть писатели-сочинители, заведомые сочинители. Я говорю не о фантастах и сказочниках, тем на роду написано zu fabulieren. Возьмем одного из крупнейших реалистов нашего века — И. А. Бунина, художника, неоднократно и громогласно заявлявшего, что все им написанное — от начала до конца выдумано. Перечитывал, например, стихи Огарева и вдруг «почему-то представилось» то-то и то-то — и легко, неожиданно сложился, выдумался рассказ «Темные аллеи». Шел в Москве по Кузнецкому мосту, увидел в витрине книжного магазина новинку — «Смерть в Венеции» Томаса Манна, не читал ее, не листал, даже в магазин не зашел, а через два месяца, будучи в деревне, вспомнил эту обложку и это название и вспомнил еще смерть какого-то американца в гостинице на Капри — и вот за четыре дня написался, придумался один из шедевров русской литературы — «Господин из Сан-Франциско».

Даже на такое явно автобиографическое произведение, как «Жизнь Арсеньева», автор просит не смотреть как на рассказ о собственной жизни, утверждая, даже афишируя то, что всегда будто бы писал «из самого себя»… Дело тут не столько в том, в какой мере справедливы эти признания, сколько в той горячности, с какой художник открещивается от всякого воздействия «привходящего извне»…

Конечно, «из самого себя» писать невозможно. «Из себя» даже сновидение не рождается. И все-таки есть сочинители, выдумщики и есть художники, открыто и откровенно черпающие материал из окружающей жизни. Бунина трудно представить с записной книжкой в руках, Чехова невозможно представить без нее. Не полагаясь на один свой жизненный опыт и на одну собственную память, Гоголь, как известно, не стеснялся брать материал из любого источника — от друзей, родственников, знакомых, охотно и не задумываясь принимал подарки в виде готовых сюжетов. Можно ли вообразить в этой роли, скажем, Марселя Пруста?..

Однако я несколько ушел в сторону, ударился в доморощенное литературоведение, а ведь обещал рассказать о себе, о своем личном опыте.

О моем отношении к слову, о работе над словом и вообще об этой стороне литературного дела я несколько лет назад уже писал [3]. Сейчас попробую вспомнить и рассказать о том, как возникали у меня сюжеты.

Правы ли критики, считающие меня автором одной, автобиографической, темы?