Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика

В это время ворота депо с грохотом раскрываются. Сияя аксельбантами, пряжками, ярко вычищенными сапогами, по цеху, гулко отбивая шаг, идет комендант. Две ожившие колонны, два прусских фельдфебеля, нечеловечески громадных, движутся вслед за ним, и сбоку на жидких ногах в обвалявшихся брюках вьется личность с обвислыми усами и шевелящимся кончиком носа.

Рубя слова, не ворочая шеей, комендант лающим голосом выкрикивает тираду по-немецки.

— Übersetzen, ilbersetzen sie, bitte[63], — говорит он через плечо человеку с шевелящимся кончиком носа.

Переводчик. Ну, каже господин германский офицер, що так как вы, рабочий народ, мечтает, щоб воно було, но так воно не буде.

Комендант (снова тирада по-немецки — хриплая, рубленая, лающая; можно разобрать отдельные фразы: eine Majestät Kaiser und König)… Его величество император и король… Его высокопревосходительство фельдмаршал и командующий… Сопротивляясь Германии, вы сопротивляетесь богу. Сопротивляясь богу, вы сопротивляетесь Германии.

Переводчик. Ну, каже, давайте машинистов и составы, бо надо Германию кормить…

Комендант тычет пальцем в Артема Корчагина.

Переводчик (Артему). Ты…

Как колонны, переставленные с места на место, оба фельдфебеля приближаются к Артему.

Комендант тычет пальцами в Полентовского — сутулого, сухощавого старика с серебряно-седой стриженой головой.

Переводчик (Полентовскому). Так же само ты, старик…

Артем (глядя в землю). Ну, чего я…

Переводчик. Пошли…

Артем (глядя в землю). Куда это пошли?

Переводчик. Воинский состав поведете…

Артем (отворачиваясь). Хворый я…

Переводчик (показывая на фельдфебелей). Для хворых мы докторов маем…

Комендант (наливаясь лиловой кровью). Германия, don-ner wetter, умеет ценить услуги. Übersetzen, übersetzen sie, bitte.

Переводчик. Ну, каже, на чай получите…

Артем. Кажут тебе — хворый.

Переводчик (фельдфебелю). А ну, доктор…

По цеху, погруженному в серые, железные сумерки, идут Артем с повисшими большими руками и седой Полентовский; фельдфебели и комендант с неворочающейся шеей замыкают шествие.

— Артем, — негромко говорит Жухрай и смотрит прямо перед собой.

— Ще и душу мотать, — тоскливо шепчет Корчагин.

— На усмирение ведут, — еще тише говорит Жухрай. Болезненно резкая барабанная дробь. Лес широких коротких ножей движется мимо железнодорожных мастерских.

Подпрыгивая на узких рельсах, съезжаются ворота депо, и сразу — яростным шумом взрывается громадный цех.

— А ну, хлопцы, кончай базар, — говорит Жухрай грубоватым обычным своим голосом и бросает на пол спецовку, — пошли, хлопцы, до дому…

— Сережка, бастуем, — весело летит через цех чей-то мальчишеский и звонкий голос.

— Пропадем, Федя, — подходит к Жухраю задумавшийся пожилой рабочий в переднике, с черным кожаным ремешком на чистом высоком лбу.

— А не повезем, — отвечает Жухрай, — против рабочего класса ничего не повезем…

— Ты ж чему народ учишь, смертельная твоя душа… — вырастает перед Жухраем раскаленное малиновое лицо с толстыми усами, — я ж сам восемь, окаянная твоя голова…

— Не повезем, — негромко говорит Жухрай, поднимает голову и бледнеет. Глухое, разрастающее шипение, лязг железа, судорога подземного гула надвигаются все ближе.

Лебединое облако пара пролетело в окне, пышно разрослось, пропало. Синий паровоз с маслеными потемневшими боками проплывает в окне.

— Как же это у нас получилось, Артем? — произносит про себя Жухрай.

Мимо окна медленно проходят площадки с орудиями, грозящие небу короткие хоботы, броневики со слепо блистающими фарами, наглухо закрытые теплушки с запечатанными в них человеческими душами.

Состав прошел. Ночь в окне очистилась: над ней загорелся мертвенный, узкий фонарь. Замирающий шелест трансмиссий в цеху, замедляющее движение станков…

Во тьме, по степям Украины, несется поезд с войсками Вильгельма II. Мелькнул лес, овраги, деревушка — голубые под луной хаты, голубые деревья в цвету.

— На усмирение поехали, — говорит Артем, подбрасывая в топку уголь, — клятая жизнь, батько…

Озаренный розовым золотом огня, он захлопывает железную дверцу, отирает рукавом испачканное углем и потом лицо, садится на табурет, роняет черные руки. На тендере, свесив жирные ноги, сидит немецкий солдат в каске с орлом. Ночь, блещущая луна утонула в озере, на земле склонились темные головы подсолнухов.

— Верстов двадцать отъехали, — говорит Артем.

— Кривая Балка, — выглядывает в окно Полентовский.

Артем. Она. (И вдруг — с отчаянием темной, доброй души.) Ну и он же человек, батько!..

Немец надул щеки, закурил черную, длинную, грошовую сигару.

Артем. Ну и он же богу не виноват…

— А мы чем богу виноваты? — спрашивает Полентовский.

— Когда ж грех, — тоскуя говорит Артем.

— Нема греха, — отвечает Полентовский.

Немец, надув толстые щеки, сосет сигару, сопит, и, обняв ружье, задремывает. Над ним, закрывая небо, вырастает Артем с ломом. Тело солдата сваливается в проход.

— Кажу тебе, сынок, нема греха, — сутулый Полентовский выпрямился, глаза его блеснули.