Том 3. Рассказы, сценарии, публицистика

Горка гармоний, отложенных в сторону.

Горка оружий, отложенных в сторону.

Взмахи лопат.

Взмахи рук.

Стройка на мельнице — пыль столбом — топот.

В столбах пыли неистовый Живцов.

Тонкая струйка воды втекает в грязный пруд.

Милиция применяет тонкий стратегический маневр, окружает овраг, где стрелял Ерема.

Милиционеры ползут на животах с ружьями наперевес.

Обнявшись с пулеметом и друг с дружкой, в овраге глубоким сном спят Ерема и его соратники.

Милиционеры с ружьями наперевес подползли к краю оврага.

Кидаются на спящего Ерему.

Ерема, погребенный под горой барахтающихся милиционеров.

У-Р-Р-Р-А!

Кричит проснувшийся, не понимающий, в чем дело, Ерема.

ТЕКУЩИЕ ДЕЛА ВЦИКА СССР.

Черевков прибивает к ободранному мельничному колесу новые тесины.

Плотина все растет, мешки с песком падают в воду.

Работа внутри мельницы.

Потревоженная сова…

…вылетает из мрачного своего убежища.

Дуло ружья — выстрел.

Приток реки, ранее текший в сторону, повернул к пруду.

Все усиливающаяся струя воды втекает в пруд.

Гнилушки, горы тряпья, всякая деревенская дрянь — всплывает на поверхность, показывается чистая вода.

Лошадь Еремы стоит над потоком, ждет, когда схлынет грязная вода, — дождалась, начала пить.

Вода поднялась — пруд полон.

Живцов поднимает заслонку.

На колесо мельницы, покрытой вперемежку со старыми свежими тесинами, падает блещущая вода. Колесо ожило, двинулось, пошло.

Убитая сова.

ЗТМ <затемнение>.

ТЕКУЩИЕ ДЕЛА ВЦИКА СССР.

Починенные, вращающиеся жернова.

Бегущее колесо, на солнце блещет стекающая вода.

Мука сыплется с жерновов.

Из церкви, превращенной в закром, крестьяне уносят на мельницу зерно.

Николай-угодник постепенно открывается.

И ЭХ ТЫ, РАССЕЯ, ВЕЛИКАЯ ДЕРЖАВА.

Отец и дед Черевковы пляшут.

Мука течет с жерновов.

Деревенская улица. В рядах старых соломенных крыш горит под солнцем одна новая.

Цветы плывут по реке.

Сквозь бегущее колесо, сквозь струи воды — усталые, потные, веселые лица комсомольцев.

Конец

Мария *

Пьеса в 8 картинах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Муковнин Николай Васильевич.

Людмила — его дочь.

Фельзен Катерина Вячеславовна.

Дымшиц Исаак Маркович.

Голицын Сергей Илларионович — бывший князь.

Нефедовна — нянька в доме Муковнина.

Евстигнеич, Бишонков, Филипп } инвалиды.

Висковский — бывший ротмистр гвардии.

Кравченко.

Мадам Дора.

Надзиратель — в милиции.

Калмыкова — горничная в номерах на Невском, 86.

Агаша — дворничиха.

Андрей, Кузьма, Сушкин } полотеры.

Сафонов — рабочий.

Елена — его жена.

Нюшка.

Милиционер.

Пьяный — в милиции.

Красноармеец — с фронта.

Действие происходит в Петрограде, в первые годы революции.

Картина первая

Номера на Невском. Комната Дымшица — грязно, нагромождение мешков, ящиков, мебели. Два инвалида, Бишонков и Евстигнеич, раскладывают привезенные продукты. У Евстигнеича — тучного человека с большим красным лицом — выше колен отняты ноги. У Бишонкова зашпилен пустой рукав. На груди у инвалидов — медали, георгиевские кресты. Дымшиц бросает на счетах.

Евстигнеич. Дорогу всю расшлепали… Зандберг был на Вырице, людям жить давал, — убрали.

Бишонков. Слишком тиранят, Исаак Маркович.

Дымшиц. А Королев есть?

Евстигнеич. Зачем «есть», — коцнули. Дорогу как есть расшлепали, все заградиловки новые.

Бишонков. Слишком стало затруднительно с продуктовым делом, Исаак Маркович. К одной заградиловке привыкнешь, а ее уже нет. Хоть бы отбирали, а то ведь смерть к глазам приставляют.

Евстигнеич. Ума не дашь… Кажный день изобретение делают… Подъезжаем нонче к Царскосельскому — стрельба. Что такое?.. Думаем — власть отошла, а они это моду такую взяли — допрежде всякого разбору бахать.

Бишонков. Большое богатство продуктов нонешний день отобрали. Деткам, говорят, пойдет… В Царском Селе в настоящее время одни дети — колония считается.

Евстигнеич. Деткам, да с бородой.

Бишонков. А если я голодный, неужели ж я себе не возьму? Обязательно я себе возьму, если я голодный.

Дымшиц. Где Филипп? Я о Филиппе думаю… Зачем вы человека бросили?

Бишонков. Мы его, Исаак Маркович, не бросали: он чувства свои потерял.

Евстигнеич. Водит его кто-нибудь…

Бишонков. Одно слово — тиранство, Исаак Маркович.

Евстигнеич. Того же Филиппа взять: мужчина рослый, заметный, а внутренности нет, внутренность слабая… Подъезжаем к вокзалу — стрельба, народ плачет, падает… Я ему говорю: «Филипп, говорю, мы форткой на Загородный пройдем, там вся цепочка своя». А уж он не тот, потерялся. «Я, говорит, опасываюсь идти». — «Ну, говорю, опасываешься, — сиди… Спиртонос — божий человек, только в морду дадут, чего тебе бояться? На тебе один пояс с вином…» А его уж к полу привалило. Мужчина сильный, лошадиная сила, а внутренность не та.

Бишонков. Мы так надеемся, Исаак Маркович, — отыщется. За ним следу большого нет.

Дымшиц. Почем колбасу брали?

Бишонков. Колбасу, Исаак Маркович, по восемнадцать тысяч брали, да и похужело. В настоящее время что Витебск, что Петроград — один завод.