Том 3. Рассказы 1896-1899

Старики с усмешкой говорили о Финогене: «Грамотей!..» Но на сходах и в беседах слушали внимательно его речь, всегда угрюмую и несколько насмешливую. Люди одних с ним лет — ему во время приезда Лохова было под сорок — называли его «дядя Финоген». Не скрывая своего превосходства над другими, Финоген часто жестоко высмеивал своих собеседников, и в его речи всегда звучали эдакие начальнические ноты. Он брал по зимам с завода книжки и внушительно, густым голосом читал их вечерами своей семье: жене и двум мальчикам десяти и восьми лет. Часто приходили соседи «послушать книжку». Когда он читал, то садился в передний угол, низко наклонялся над столом, на лбу его являлись глубокие морщины, и глаза наливались кровью. Потом обильный пот выступал на его лице и шее, а уши у него начинали странно вздрагивать. Хотя он читал бойко, но очень часто останавливался и подолгу молчал, глядя на страницы книги мрачными глазами.

— Ну, читай! — поощряли его слушатели.

Он тяжко вздыхал, и снова в избе гудел его тяжёлый голос.

Однажды ему в руки попала книжка о вреде пьянства. Он усердно прочитал всю её вслух и, закрыв, сильно хлопнул по ней рукой.

— Вот она, премудрость-то! — воскликнул он, усмехаясь. — Наворотили её тут, может, на сто рублей, а всей книжке цена три копейки!.. Дешева!..

И, грубо, громко захохотав, он добавил:

— Того бы, кто её сочинил, взять бы его… — Финоген крепко ругнулся, — взять бы его, да в мужицкую-то шкуру, в мужицкий-то хомут и втиснуть года на два эдак. Тогда бы он… уразумел, для чего мужики вино пьют…

Однажды он принёс человеку, у которого брал читать книжки, «Ссору» Гоголя, и на вопрос, как ему нравится этот рассказ, ответил:

— Чего тут понравится? Пустяки одни всё… Одно во всей книжке слово верное нашёл…

— Это какое?

— А что скучно жить… Это верно… тут уж не поспоришь: нет никакой радости в жизни… очень тяжело жить человеку. В обрез всего… и хлеба, и земли, и хороших людей… всего хорошего в обрез дано, а дурным хоть всё небо измажь, и то ещё про всех останется…

В церковь он ходил только в большие праздники, пьян напивался «на храм», в пасху и на рождество и в тех редких случаях, когда вся деревня пила. Свою жёлтую и жилистую жену он никогда не бил, но говорил с ней не иначе, как строгим тоном начальника. Однажды, выпивши, он ей сказал, рассердившись на неё за её упрёки:

— Я те, дура, поговорю! Я вот бякну тебя по башке — ты и откусишь язык-то свой… Тогда ты уразумеешь, может, что я здесь не только для тебя — для всех хозяин. Кто в деревне всех умнее? Финоген Ильич Ремезов! Он тут по уму первый, как губернатор в городе… и ты это понимай!

Лохов, человек, видавший виды на своем веку, сразу сообразил, что Финоген не даст ему свободы, что этот угрюмый мужик тоже птица хищная и умная и что нужно или крепко подружиться с ним, или ловко обойти его. Недель пять круглая и сытая фигурка Лохова, спешно семеня коротенькими ножками, каталась из избы в избу и, мигая глазами, зорко присматривалась ко всему и подробно выспрашивала у всех о том, что ему нужно было знать. В это время Лохов успел убедиться, что Финоген в деревне — сила, а Финоген следил за ним и, усмехаясь в бороду, говорил шабру своему Ефиму:

— Ишь, кружится… гнездо вить хочет!

Ефим, коренастый, голубоглазый и добродушный мужик с курчавыми волосами, кратко сказал:

— Намаялся…

— По облику этого не видно.

— Н-да, наружность у него сытая…

— Был он у тебя?

— Как же… Пришёл третьеводни на гумно…

— Ну?

— Я, стало быть, молочу… Бог, говорит, на помочь… Спасибо, мол…

— Да ты говори дело. Мне ведь известно, что коли человек с человеком встретятся — так здороваются они.

— Да ведь какое дело у меня с ним?

— Что он говорил-то?

— Разное… Землю, говорит, товариществом покупаете? Да, собираемся, мол. Так, говорит. Меня, говорит, в компанию не возьмёте?

— Ага! — сказал Финоген, двинув бровями.

— Да… меня, говорит, в компанию…

— Ну, а ты что ему на это?

— А я, значит, на тебя сослался… Финоген, мол, у нас этому делу голова, так ты уж к нему иди…

Финоген задумался, поглаживая бороду.

Разговор происходил в огороде, под развесистой ветлой. Шабры стояли друг против друга, разделённые плетнём: Ефим — облокотясь на него, а Финоген — прислонившись к стволу ветлы. Уже вечер наступал, и дул холодный осенний ветер, играя голыми ветвями дерева.

— Ты как думаешь насчёт этого? — спросил Ефим.

— Я? я… так думаю: нацелились, к примеру, собаки на кость, нацелились и стоят, — не даётся им кость-то. Вдруг к ним волк — примите, говорит, и меня в компанию…

Ефим засмеялся.

— Ловко это ты приравнял.

— Ну вот, видишь… Принимать волка в товарищи — нет резону, зверь жадный. Отогнать его… трудненько! Вот оно какое дело-то…

— В случае, ежели… добудет он земли себе — хозяйствовать, поди, ведь не станет? — спросил Ефим.

— Захотел! Трактир он откроет…

Шабры задумались и долго молчали. Ефим смотрел на гряду пред его глазами, а Финоген всё гладил бороду и на неё глядел.

— Вот если бы с волка шкуру ободрать… — вдруг сказал он негромко, но твёрдо.

Ефим вопросительно взглянул на него.

— Как это?

— Н-не знаю… Как-нибудь, чай, можно…