Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

Здесь оратор остановился и еще раз обвел собрание взглядом, проверяя, завоевал ли он симпатии слушателей своим рассказом. Все взоры были прикованы к нему, головы высоко подняты, ноздри раздувались, словно каждый присутствующий чувствовал себя способным и готовым даже в одиночку отомстить за причиненное его расе зло.

— Правда, Великий дух дал своим краснокожим детям разные языки,— продолжал Магуа тихим, ровным, печальным голосом,— но сделал так для того, чтобы понимать их могли все животные. Одних он поселил в снегах вместе с их двоюродным братом медведем. Других— в стране заходящего солнца на пути к угодьям счастливой охоты. Третьих — на землях у пресных вод, но самому великому, самому любимому своему народу отдал песчаные отмели соленого озера. Известно ли моим братьям имя этого избранного народа?

— Это были ленапе! — одновременно вскрикнуло голосов двадцать.

— Это были лениленапе,— подтвердил Магуа, притворно склоняя голову перед их былым величием.— Это были племена ленапе! Солнце вставало из соленой воды и закатывалось в пресную, никогда не скрываясь от их глаз. Но зачем мне, лесному гурону, пересказывать мудрому народу его предания? Зачем напоминать о нанесенных ему обидах, о былом величии, подвигах, славе, несчастьях, потерях, поражениях и беде? Разве нет среди них человека, который видел это сам и знает, что это правда? Я сказал. Язык мой умолк, но уши открыты.

Когда голос говорившего внезапно стих, все лица и глаза в едином порыве устремились к почтенному Таменунду. С той минуты, как он занял свое место, уста патриарха еще ни разу не дрогнули, и он не подавал никаких признаков жизни. Согнувшись от слабости и, по-видимому, не сознавая, где находится, он безмолвно сидел все время, пока проверялось удивительное искусство Соколиного Глаза. Однако при звуках хорошо поставленного размеренного голоса Магуа он проявил некоторые признаки внимания и даже раза два поднял голову, словно прислушиваясь. Когда же хитрый гурон назвал имя его племени, веки старца приподнялись, и он посмотрел на толпу пустым, ничего не выражающим взглядом призрака.

Затем он сделал попытку подняться и, поддержанный спутниками, встал на ноги, приняв исполненную достоинства повелительную позу, хотя его и шатало от слабости.

— Кто вспомнил здесь о детях ленапе? — спросил он низким, гортанным голосом, который благодаря царившей в толпе гробовой тишине казался поразительно громким.— Кто говорит о делах прошлого? Разве яйцо не становится личинкой, чтобы та стала мухой и погибла? Зачем напоминать делаварам о том хорошем, что позади? Не лучше ли возблагодарить Маниту за то, что у них осталось?

— Это был вейандот и друг Таменунда,— ответил Магуа, подходя ближе к возвышению, на котором стоял старик.

— Друг? — повторил мудрец, мрачно нахмурившись, что сразу придало его лицу суровость, делавшую его таким грозным в более молодые года.— Разве землей правят минги? Что привело сюда гурона?

— Жажда справедливости. Его пленники здесь, у его братьев, и он пришел за тем, что принадлежит ему.

Таменунд повернул голову к одному из своих спутников и выслушал его краткие объяснения. Затем взглянул на просителя, некоторое время с глубоким вниманием рассматривал его, а затем тихо и сдержанно ответил:

— Справедливость — закон великого Маниту. Накормите чужестранца, дети мои. А потом, гурон, бери то, что тебе принадлежит, и уходи.

Объявив это торжественное решение, патриарх снова сел и закрыл глаза, словно ему доставляло больше радости созерцать образы прошлого, воскресавшие в его неисчерпаемой памяти, чем видеть людей реального мира. Среди делаваров не нашлось ни одного человека, достаточно смелого, чтобы возроптать на приговор старца, а уж тем более открыто оспорить его. Едва он кончил говорить, как полдюжины молодых воинов, набросившись сзади на Хейуорда и разведчика, так быстро и ловко скрутили их ремнями, что белые не успели опомниться, как уже оказались крепко связаны. Дункан был слишком поглощен заботами о почти потерявшей сознание Алисе, чтобы заметить их намерения, прежде чем они были выполнены; разведчик же, считавший даже враждебную англичанам часть делаваров существами более высокого порядка, нежели остальные индейцы, подчинился без сопротивления. Возможно, однако, что Соколиный Глаз и не проявил бы такой покорности, если бы хорошо понимал язык, на котором шел разговор, предшествовавший этому событию.

Магуа окинул собрание торжествующим взглядом и лишь потом приступил к дальнейшему осуществлению своих замыслов. Убедившись, что пленники-мужчины не в силах оказать сопротивление, он посмотрел на ту, кого ценил больше всех. Кора встретила его взгляд так спокойно и твердо, что решимость дикаря поколебалась. Но тут, припомнив прежнюю свою удачную уловку, он принял Алису из рук воина-делавара, сделал Хейуорду знак следовать за ним и двинулся в расступившуюся толпу. Однако против его ожиданий Кора не подчинилась, а бросилась к ногам патриарха и громко воскликнула: