Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

Магуа отнюдь не проявил женского любопытства и не поспешил насладиться зрелищем пленного сына племени, которое имел так много причин ненавидеть, а, напротив, продолжал курить с тем задумчивым видом, какой обычно принимал, когда ему не надо было прибегать ни к хитрости, ни к красноречию. Хотя его немало изумили сведения, почерпнутые им из речи старого отца казненного, он не позволил себе никаких расспросов, отложив их до более подходящей минуты. Лишь после довольно продолжительной паузы он выбил из трубки пепел, заткнул томагавк обратно за пояс, подтянул его, поднялся и в первый раз бросил взгляд на пленника, стоявшего чуть позади него. Настороженный, хотя с виду безучастный ко всему, Ункас уловил его движение и, внезапно повернувшись к свету, встретился с ним взглядом. Чуть ли не целую минуту смелые и неукротимые враги стояли, в упор глядя друг на друга, и ни один из них не выказал ни малейшего признака слабости под свирепым взором противника. Ункас словно вырос, ноздри его раздулись, как у тигра перед схваткой, но поза могиканина по-прежнему оставалась настолько величаво-неподвижной, что его легко можно было принять за великолепное, совершенное изваяние индейского божества войны. Судорожно подергивавшееся лицо Магуа оказалось более подвижным: черты его постепенно утратили вызывающее выражение, которое уступило место свирепой радости. Он глубоко вздохнул и громко произнес грозное имя:

— Быстроногий Олень!

Услыхав хорошо знакомое прозвище, воины вскочили на ноги, и на секунду изумление взяло верх над стоическим спокойствием краснокожих. Они хором повторили ненавистное, хотя уважаемое имя врага, и его мгновенно услышали за стенами хижины. Женщины и дети, сновавшие у входа, дружным эхом подхватили его, повторяя на все лады, и деревня разом огласилась пронзительным жалобным воем. Но не успело отзвучать последнее эхо, как волнение мужчин улеглось. Каждый, словно устыдясь своего удивления, занял прежнее место, но прошло еще немало времени, прежде чем гуроны перестали бросать любопытные взгляды на пленника, который так много раз доказывал свою отвагу в схватках с лучшими и достойнейшими сынами их племени.

Ункас наслаждался победой, но проявил свое торжество лишь спокойной усмешкой — эмблемой презрения у всех народов всех времен. Заметив это, Магуа поднял руку, погрозил пленнику и под звон серебряных подвесок на своем браслете мстительно крикнул по-английски:

— Ты умрешь, могиканин!

— Целебные источники не вернут жизнь мертвым гуронам! — ответил Ункас на мелодичном языке делаваров.— Быстрые реки моют их кости! Мужчины их — бабы, женщины — совы. Иди и созови собак-гуронов — пусть посмотрят на воина. Ноздри мои оскорблены: они чуют запах крови труса.

Последний намек не на шутку задел присутствующих,— он был слишком обиден. Многие из них понимали язык, на котором говорил пленник, и к числу их относился Магуа. Хитрый дикарь мгновенно оценил свое преимущество и воспользовался им. Сбросив с плеч легкий кожаный плащ, он вытянул руку и разразился потоком опасного и хитроумного красноречия. Как ни подорвал он свое влияние на товарищей пристрастием к огненной воде и бегством от родного племени, краснокожему нельзя было отказать ни в смелости, ни в ораторском даровании. У него всегда находились слушатели, и ему редко Не удавалось убедить их. В данном же случае его природные способности подкреплялись еще и жаждой мести.

Он снова вспомнил подробности нападения на остров у Гленна, рассказал о смерти соплеменников и бегстве самых заклятых врагов его народа. Затем описал местоположение и вид горы, на которую привел пленников, попавших в руки гуронов. О своих кровожадных намерениях в отношении девушек и неудавшемся коварстве Магуа не упомянул, а сразу перешел к внезапному нападению отряда Длинного Карабина и роковому исходу схватки. Тут он сделал паузу и оглянулся вокруг с притворным благоговением перед памятью усопших, а на самом деле затем, чтобы проверить, какое впечатление произвела вступительная часть его речи. Как обычно, все глаза были устремлены на него. Каждая смуглая фигура словно превратилась в живую статую — так неподвижны были позы индейцев и так велико их внимание.

Затем Магуа понизил голос, до сих пор звонкий и сильный, и перечислил заслуги погибших. Ни одно их достоинство, способное вызвать симпатию у краснокожих, не было обойдено молчанием. Один никогда не возвращался с охоты без добычи; другой был неутомим, идя по следу врага. Этот был храбр, тот щедр. Словом, Лисица так искусно рассыпал похвалы, что умудрился затронуть каждую струну, которая могла найти отголосок в сердце представителей племени, состоявшего из сравнительно небольшого числа семей.