Ведь это та самая “Голубиная книга”, в страницах которой так жадно копошились руки его почитателей. ‹...› Этих “самых отвратительных” громил и шарлатанов, громил всякого нового душевного движения и шарлатанов поэтической алхимии ненавидел Есенин всем гневом своего поэтического темперамента» (Асеев Н. Дневник поэта, с. 177). Другое толкование, связанное с «болезнью мира», дал В. М. Левин, который был знаком с Есениным с 1917 г., встречался с ним в Нью-Йорке в начале 1923 г., когда тот писал поэму и мог беседовать о ней с Есениным: «“Черный человек” перевернул пальцем страницу в “мерзкой книге”. И “светлая весть” оказалась частицей жизни вовсе не “какого-то прохвоста и забулдыги”, а нашей собственной. ‹...› Снова в наши дни на наших глазах поэт “взял на себя наши немощи и понес наши болезни”. Это — покаяние перед всем миром, это ноша истязующая, возложенная им на свои плечи добровольно» (РЗЕ, 1, 311).
С. 189. ...Проживал в стране // Самых отвратительных // Громил и шарлатанов. — Перекличка с поэмой «Страна Негодяев» (1922–1923, см. в наст. томе).
И метели заводят // Веселые прялки. — Оба полюса первобытного дуализма славян — жизнь и смерть — выражены посредством прядения нити: «Метели, крутящиеся вихри связывают с дьявольской пляскою» и с представлениями о злых демонах ночи и смерти (Аф. I, 329–330, III, 355). По народным поверьям, ночью небесные пряхи и ткачихи «прядут нить человеческой жизни и посылают смерть» (Аф. I, 243).
С. 190. ...Изломанные // И лживые жесты. — Здесь имеются в виду не только «жесты слов» (см. статью «Отчее слово», где Есенин неявно полемизировал с концепцией А. Белого о «жестах звуков», развернуто изложенной в его статьях 1917 г. «Жезл Аарона» и «Глоссолалия» — т. 5 наст. изд.), но и расширительное понимание жеста как поступка, необходимости добровольно принимать на себя ту или иную личину, элемента актерской игры в жизни поэта. Ср.: «Казаться улыбчивым и простым — // Самое высшее в мире искусство». Первая четверть XX в. в искусстве отмечена особым вниманием к языку жестов. В эпоху немого кино язык жестов был единственным способом сказать что-либо с киноэкрана. «Царицей жеста» называли А. Дункан (Луначарский А. В. «Наша гостья» — газ. «Известия ВЦИК», М., 1921, 24 авг., № 186).
С. 190–191. В грозы, в бури... ~ То ли ветер свистит... — Существует поверье, что метель и свист ветра происходят от злых духов. В то же время сильный ветер (ураган, буря) является вестником божественного откровения. Бог отвечает Иову из бури; в грозе и буре получает Откровение Иоанн Богослов (Откр. II, 11–20).
С. 190. Ты ведь не на службе // Живешь водолазовой. — Слова полемически соотносятся одновременно с В. В. Маяковским и А. Мюссе. Такого эффекта Есенин достигает, используя образ водолаза из «Декабрьской ночи» Мюссе («И я блуждал по пропасти забвенья, // Как водолаз по водной глубине...») в свойственной В. В. Маяковскому форме словоупотребления неологизмов-прилагательных («архангелов хорал», «капиталова тура», «капиталовы твердыни», «коммунизмовы затоны» и др. — см. Гаспаров М. Л. Владимир Маяковский — сб. «Очерки истории языка русской поэзии XX века. Опыты описания идиостилей», М., 1995, с. 371). В поэме В. В. Маяковского «Люблю» (1921, отд. изданием вышла весной 1922 г. в Москве, затем двумя изданиями в Риге): «...мира кормилица, // Гипербола // праобраза Мопассанова» (Маяковский, 4, 90). Здесь же: «...между служб ‹...› // очерствевает сердечная почва» (Маяковский, 4, 85). Ср. также из «Оды революции»: «...мое, // поэтово // — о, четырежды славься, благословенная!», 1918 (Маяковский, 2, 13; вошла в сб. «Поэты революционной Москвы». Сост. и предисл. И. Эренбурга, Берлин, 1922).
«Черный человек» Есенина и «Декабрьская ночь» Мюссе — произведения о себе и мире, их герои — поэты. Поднимая со дна души воспоминания об ушедшей любви, герой Мюссе сам сравнивает себя с водолазом. В поэме Есенина «служба ‹...› водолазова» — упрек черному человеку, обнажающему трагедию жизни поэта, продающего жизнь за искусство. Ср. слова, сказанные Есениным А. И. Тарасову-Родионову 23 декабря 1925 г. об Альфреде де Мюссе (см. ниже в наст. томе).