Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895

Как ни старался он быть естественным, но опыт жизни заставил меня насторожиться. Главное, что мне дорого было, это время.

— Сколько всего верст до города Н.?

— Этого мы не знаем.

— А до станции, куда ты меня повезешь?

— До станции тридцать.

— Почем же с версты прогоны?

— Я не знаю…

— Как не знаешь, ведь это почтовый тракт?

— Нет тут никакого тракта почтового.

— Как нет?.. А почту из этого города в тот город возят?

Ямщик, вначале совсем смущенный, стал уверять, что никакой они почты не возят, но затем отказался от непосильного труда — обморочить меня заговорами.

— А ты слышь, что я тебе скажу, — начал он, подумав, и, смущенный собственной таинственностью, добродушно закончил: — Почтовый-то тракт на двадцать верст длиннее… Вот чего!

— На двадцать верст длиннее, а ты сразу хочешь двойной прогон положить в карман! Да опять же я не знаю, куда ты повезешь меня без тракта, а там опять будут брать с меня за двойные расстояния двойные прогоны.

— Чай, не разбойники! Крест у них есть.

— Такой же, как у тебя?!.

Ямщик помолчал и уж совсем огорченный ответил:

— Мне что! Что велит хозяин, то и делаем. Айда на станцию, там с ним ладьтесь, как знаете…

Когда мы сели в сани и, тронувшись, избавились от лишних свидетелей, я вынул рубль и, передавая его ямщику, проговорил:

— Послушай, голубчик, я твоему барину ничего не скажу, научи ты меня, как мне короче проехать к другой железной дороге. Ведь ездят же у вас?

— Да вишь ты, ездят-то они ездят, прежде мы и сами доподлинное знали, ну, а тут раскрылось — дело… того, тебе бы до следующей станции ехать бы надо… Там что-то больно коротко, всего-то верст девяносто. Ты вот чего, ты нашему хозяину вели везти себя прямо на эту станцию.

В телеграмме хозяину станции было сказано, с какой целью я требовал у него лошадей. На мой упрек ему, когда мы с ямщиком приехали на станцию, плутоватый хозяин буркнул:

— Только и всего, что имел право не подать лошадей, а подал — и попреки за это.

Оставалось только признать красоту постановки вопроса и настоять на том, чтобы везли меня на следующую железнодорожную станцию, но очень обидно ехать двадцать пять верст вслед за исчезнувшим поездом. Времени было больше, чем довольно, чтобы поразмыслить над неналаженностью нашей русской жизни. Всякий из нас имеет из своей норки определенный путь, но чуть только попробуешь выбиться с этого пути, сейчас же начинается ряд таких осложнений, из которых и в мелочах трудно выбраться, а уж в чем-нибудь крупном и говорить нечего: «Не тратьте, куме, силы, идите на дно», — вспоминается всегда в таких случаях мудрый совет хохла своему утопавшему другу.

Впрочем, мне было о чем подумать и по вопросу более близкому мне: мне хотелось вовремя попасть на ту станцию другой железной дороги, куда я ехал. Хотя расстояние на эту станцию было и ближе, но время прихода поезда на эту новую станцию было более раннее, чем на ту, куда я первоначально направлялся. И если бы я не потерял времени на этот излишний проезд вдоль рельсового пути и доехал до следующей станции поездом, — времени у меня хватило бы с избытком, но теперь надо было ехать со скоростью поездов некоторых наших дорог, а именно по пятнадцати верст в час. Единственный способ достигнуть такой скорости — это давать хорошо на водку ямщикам.

Обдумав все это, я сказал своему ямщику:

— Мой друг, ты получил уже рубль и едешь теперь так тихо, думая, вероятно, что я тебе больше ничего не дам… Я дам тебе еще рубль, если ты через полтора часа привезешь меня на станцию.

Конечно, посул не сразу воспроизвел свое действие. Требовалось, очевидно, время, чтобы взвесить все шансы за и против и установить главнейший из них — исполню ли я свое обещание. То ли обстоятельство, что налицо перед ямщиком был факт моей щедрости, или другие какие-либо соображения, но ямщик мой, после долгого раздумья, вдруг погнал лошадей и до конца переезда гнал их самым добросовестным образом.

В дальнейшем моем путешествии также приходилось торопиться и гнать и все тем же средством раскачивать устойчивую русскую натуру.

Единственным моим средством к этому был презренный металл. Я платил ямщикам, платил писарям, чтоб t торопили перепрягать, платил тем, кто помогал распрягать. И, выражаясь фигурально, мой след был усыпан серебряными двугривенными и рублевиками.

Чтобы не огорчаться, я не считал больше ни двугривенных, ни рублевиков.

Обыкновенно в дороге я люблю расспрашивать тех, с кем сталкиваюсь, об их житье-бытье, но теперь было не до того. Я был в сильном возбуждении от страха опоздать и с помощью денег и уговариваний передавал миллионную долю своего возбуждения окружавшим меня.

И только во время перепряжки, когда я уж видел и новые сани и новых лошадей, я немного успокаивался и успевал переброситься двумя-тремя словами на свои излюбленные темы.

— Как урожай?

— Хорош.

— Как зерно?

— От дождей гнилое, от истощенной земли — тощее.

— Как цены?

— На что?

— На хлеб, конечно.