Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе

Января 1-е. Дом наш, в отношении тишины, уподобился горе Афонской^*. Никаких мыслей, кроме тех препротивных, в голову не приходит, но и сих не можем друг другу свободно сообщать, ибо беспрестанно люди по комнатам шныряют, а выгнать их недостает духа. Оттого вынуждаемся более молчать, а между тем, вследствие сего принуждения, Настасья Петровна большое пристрастие к Володину французу приобретает, что́ не мало также меня беспокоит. Вот каково это дело, что не только отечество в пустыню превратить обещает, но и в недрах семейств уже раздор поселяет!

Января 2-е. Был Станислав Мечиславич Мощиньский. Рассуждали с ним об деле; он радовался и говорил, что пора. «Что́ пора-то?» — спросил я его. Весь день я был смущен, потому что во время наших споров Настасья Петровна постоянно с французом шепталась. Отходя ко сну, внушал ей, что француз этот, быть может, в отечестве своем служительскую должность отправлял, но она лишь смеялась и в досаду мне повторяла, что зубы у него отменно белые.

Января 3-е. Француз, доселе обходившийся без лакея, вдруг потребовал для себя особенного служителя. «Время ли теперь, сударыня, такие реформы делать?» — заметил я по этому поводу Настасье Петровне, однако ж она отвечала, что знать ничего не хочет. Вынужден был уступить, но зато, отходя ко сну, не мало-таки стыдил ее.

Января 4-е. Видел во сне, якобы ничего этого не будет.

Хорошие люди

В бывалое время, когда о ком-нибудь выражались: «вот хороший человек!» — то разумели под этим всякого, кто, по пословице, «сальных свеч не ест и стеклом не утирается». Нынче не то. Нынче сальных свеч даже отличные люди не употребляют.

Между хорошими людьми доброго старого времени много было плутов, забулдыг и мерзавцев par sang[245]. Почему они назывались хорошими людьми, а не канальями — это тайна русской почвы и русской природы. Прежде хороший человек выпорет, бывало, вплотную какого-нибудь Фильку и вслед за тем скажет другому такому же хорошему человеку: «А пойдем-ка, брат, выпьем по маленькой!» И ничего. Или, например, передернет нечаянно в карты (за что тут же получит надлежащее возмездие в рождество^*), и вслед за этим воскликнет: «Не распить ли нам бутылочку холодненького?» Одним словом, други-приятели были, теплые были… buvons, chantons et aimons[246], вот какие были люди!

Ну и в области наук тоже больших сведений не имели. По части, например, истории запас их познаний не выходил из круга рассказов о том, как в тринадцатом году русский солдат разговаривал с немцем по-русски и сумел-таки заставить попять себя, или анекдотов о том, как русский бился об заклад с немцем, кто из них дальше плюнет или сотворит такое невежество, от которого у прохожего свидетеля глаза на лоб полезут. По части географии они могли утвердительно сказать только то, что на том самом месте, где они теперь играют в карты, рос когда-то непроходимый лес, и что в недавнее еще время на улице Страмнихе уездный стряпчий Толковников из окна своей квартиры бивал из ружья во множестве дупелей и бекасов. Юридическое образование их ограничивалось: по части прав состояния — отсылкой грубиянов на конюшню или в часть, а по части гражданского права — выдачею заемных писем и неплатежом по ним.

И между тем жили, жили, ели, женились и посягали, занимали начальственные должности, славословили и пользовались покровительством законов наравне с людьми, которым не безызвестно даже о распрях, происходивших в Испании между карлистами и христиносами^*!

Напротив того, нынешний хороший человек чист как кристалл, образован как «Русский вестник», и голова у него звенит, как серебро. В карты он ни-ни! историй с рылами, микитками и подсалазками удаляется, buvons не употребляет, а к aimons прибегает лишь втихомолку и с крайнею расчетливостью. Зато прям как аршин, поджар как борзая собака, высокомерен как семинарист, дерзок как губернаторский камердинер и загадочен как тот хвойный лес, который от истоков рек Камы и Вятки тянется вплоть до Ледовитого океана.

Поприще для деятельности хороших людей всех времен, пород и видов — по преимуществу провинция. Но и в этом отношении между хорошими людьми старого закала и нынешними существует бесконечная разница. Прежний хороший человек рождался, жил и умирал в губернии. Он был, так сказать, продуктом местных нечистот, об них одних болело его сердце, к ним одним стремились его вожделения, а никаких иных навозных куч он не желал, кроме тех, которыми окружено было его счастливое детство.

Петербурга он не любил и не понимал; он охотно допускал, что вообще во всех местностях обширной России могуг жить и процветать хорошие люди, но в Петербурге, по его мнению, живут не люди, а выморозки.

— Помилуйте, жить и лишнего куска не сметь съесть! — восклицал он, слушая рассказы наезжающих изредка петербургских чиновников об аккуратностях столичной жизни.