Том 3. Над Неманом

Она стояла под тополем с пылающим лицом, которого касались серебристые листья, взволнованная настолько, что на минуту у нее перехватило дыхание. Наконец в сгущающемся сумраке над потемневшей рекой прозвучало имя:

— Янек!

Бор протяжно, громко, торжественно ответил трижды:

— Я-нек, Я-нек, Я-нек!

Юстина смотрела на поющий бор и чувствовала, что ее стан обвивает горячая, но вместе с тем несмелая рука. С сильно бьющимся сердцем она хотела, было еще поговорить с эхом.

— Я-нек!

Но эхо не отвечало, — настолько тих, был крик и так быстро замер он на губах от горячего поцелуя. Медленно освободившись из его объятий, она стала перед ним лицом к лицу, положила ему руки на плечи и добровольно, с дрожью счастья, с безграничным доверием склонилась головой на его грудь.

— Царица моя, дорогая ты моя! Моя, да? Моя?

— Навсегда! — ответила она.

Вдалеке, над крутым поворотом Немана, словно выплыв из воды, поднялся огненный серп восходящего месяца; он быстро увеличивался, округлялся и, наконец, повис над рекой огромным пламенным диском. Звезды погасли, глубокая тишина окутала мир, озаренный мягким мечтательным светом. Под серебристым тополем раздавался шопот, но такой тихий, что едва ли слышал его человек в сермяге и косматой бараньей шапке, который сидел наверху горы, под группой неподвижных лил, с лицом, обращенным к месяцу.

Глава шестая

На другой день в Корчин наехало немало гостей. Прежде всего, в довольно ранний час перед крыльцом остановилась красивая карета, из которой выскочил Зыгмунт Корчинский и нетерпеливо спросил, где он может найти дядю. Пан Бенедикт был дома и попросил племянника в кабинет.

В комнате хозяина завязался живой разговор. Из открытого окна слышался раздраженный голос Зыгмунта, просившего о чем-то, что-то горячо доказывавшего. Ему хотелось склонить пана Бенедикта уговорить пани Корчинскую если не на продажу Осовец, то, по крайней мере, на сдачу их в аренду. Он, Зыгмунт, решился выехать с женой за границу через два месяца, но ему жаль оставить мать в состоянии такого острого нервного расстройства.

Бенедикт наотрез отказался давать невестке подобные советы и не только слушать об этом не хотел, но даже принялся сурово увещевать племянника. Витольд горячился и что-то быстро и возбужденно говорил, видимо стараясь переубедить или умолить двоюродного брата.

Почти через час после Зыгмунта явился Кирло. Он, очевидно, гостил в Воловщине у своего богатого кузена и приехал в его изящной коляске, запряженной прекрасными лошадьми. Почему-то, должно быть, желая посмешить стоявшую на крыльце Леоню, он ради шутки вошел на цыпочках, пробрался крадучись в прихожую и повесил на вешалку пальто того же фасона, какие носили Дажецкий и Зыгмунт. Потом, повернувшись к Леоне, тихо спросил, торжественно подняв палец:

— Панна Юстина спит?

Девочка отвечала, что Юстину еще сегодня не видала. Вероятно, она давно уже встала и работает или одевается, чтобы сойти вниз.

— Так пусть оденется полегче, — шепнул гость, — как бы ей не пришлось прыгать под потолок.

Леоня широко раскрыла глаза.

— Зачем Юстине сегодня прыгать под потолок?

— От радости, панна Леоня, от радости! — усмехнулся Кирло. — Вот вы увидите, какая радость сегодня здесь воцарится… а там, бог даст, и за свадебку… да, за свадебку!

Он потер руки и попросил донельзя заинтересованную девочку доложить матери о его приезде. Пани Эмилия только что проснулась и пила в постели какао, но, узнав о прибытии милого соседа, приказала просить его в будуар и торопливо начала одеваться.

Пан Кирло, со шляпой в руках, с туго накрахмаленной грудью белоснежной рубашки, торжественным шагом вступил в будуар.

Наконец к крыльцу подъехала бричка, простая, тряская бричка, запряженная парою шершавых лошаденок, наполненная целой кучей людей различного пола и возраста. Тут были: женщина, у которой голова была обвита кисейной вуалью, девочка-подросток в соломенной шляпке, два мальчика в школьных блузах и смуглый черноволосый четырехлетний ребенок. Пан Бенедикт и Витольд выбежали навстречу пани Кирло. Раздеваясь в прихожей, она робким движением руки указала на окружающих ее детей.

— Простите, пожалуйста, что я приехала со всем своим багажом. Мы два дня гостили у Теофиля и теперь возвращаемся от него. Я только на полчаса; нужно взять у вас Марыню и потолковать о важном деле.

Несмотря на смущение, она была видимо чем-то очень довольна. Наклонившись к маленькой Броне, которая уцепилась за ее подол, как только они вышли из брички, пани Кирло утерла ей личико платком, пригладила растрепанные волосы и, присев на пол, принялась завязывать шнурки на её новеньких башмачках.

Когда она поднялась, Бенедикт любезно пригласил ее в гостиную. Видимо, эта женщина внушала ему глубокое уважение, а может быть, и сочувствие.

Но пани Кирло отказалась. Она знала, что пани Эмилию утомляют всякие визиты и посещения, — она только на полчаса, ей нужно взять дочь и переговорить с паном Бенедиктом и Юстиной. Именно только с ними… Нельзя ли где-нибудь в стороне, в какой-нибудь боковой комнате?