Том 3. Корни японского солнца

– Ты не стесняйся, вставь два пальца в рот – и пойди ляжь полежать, глаза закрой и качайся… Вот придем на землю, я всем знакомым буду советовать гамак повесить, залечь туда на неделю и чтобы тебя качали, что есть мочи семь дней подряд, а ты там и пей, и ешь, и все от бога положенное совершай!.. А то какого черта… –

Лачинов улыбнулся, оперся о плечи Цирруса и медленно пошел к трапу на жилую палубу. – На жилой палубе пел арию Ленского кинооператор: он был когда-то оперным актером и теперь, когда его не тошнило, пел арию или рассказывал анекдоты и о всяческой чепухе московского закулисно-актерского быта. Лачинов задержался у двери, опять замутило, – кинооператор лежал, задрав ноги, и орал благим матом, штурман с гитарой сидел на койке. – «А то вот артист Пикок», – начал рассказывать кинооператор. Лачинов также знал эти – пусть апельсиновые – корки московских кулис и подумал, что Москва, вон та, что была в тысячах верст отсюда, – только географическая точка, больше ничего. – Лачинов, борясь, шагнул вперед, вошел в каюту доктора, стал у притолоки, сказал:

– Сейчас отбили склянку, полночь, на палубе светло, как днем. – В Москве – благословенный августовский вечер. На Театральной площади нельзя сесть в трамвай, женщины в белом. У вас на Пречистенке в палисадах цветут астры, и за открытым окном рассмеялась девушка, ударив по клавишам. Полярная звезда где-то в стороне. Вы пришли домой… – Вы не знаете, какой сегодня день, вторник, воскресенье, пятница? – Впрочем, Полярной мы еще не видели, мы только по склянке узнаем о полночи. – В театре…

Доктор лежал на койке головою к стене, от самого Калина Носа он не раздевался и почти не вставал – лежал в кожаной куртке! в кожаных штанах и в сапогах до паха, – доктор, с лицом, как земля, и заросшим черной щетиной, медленно повернулся на койке и медленно сказал:

– Вы получите сапогом, если будете меня деморализовать! – доктор говорил, конечно, шутя, – конечно, серьезно.

– Театры еще… – начал Лачинов и замолчал, почувствовав, что подступило к горлу, закружилась голова, пошли под глазами круги и – все исчезло –