Том 3. Алый меч

– Я… я устал, – раздраженно произнес Иван Иванович. – Только что вернулся из союза, кричали-кричали… А вечером у меня партийное заседание. Партия, признаться, начинает слишком крайничать… Я даже сомневался, идти ли мне сегодня, особенно в таком раздраженном состоянии… Да чего я вам об этом рассказываю? Очень нужно!

– Очень, очень нужно, – серьезно проговорил черт. – Я уже чувствовал, что вы запутались, оттого и пришел. Вы ведь на переломе вашей жизни в некотором роде. Все теперь переламывается, мчится с головокружительной быстротой. И вперед, это несомненно. История – нечто неповторяющееся, смею вас уверить. Навык, конечно, помогает, но смекалка нам нужна и приспособление. Вот я вам давеча про французскую революцию упомянул. Тоже было время, однако теперь уж приходится вырабатывать совершенно новые методы. Партийки теперь, эти… туда взглянуть и сюда! Совсем другой коленкор. И чувствуешь, конечно, что тут не без твоей капли меда… переменки-то эти счастливые. Человек, знаете, – прекрасно, не спорю… Ну один, другой, третий… все-таки единицы. А возьмите вы человечество! Ведь как звучит-то! Человечество идет! Все со всеми! Это уж не тот разговор! Да позвольте, – спохватился вдруг черт, – я не о том, я совсем о другом хотел спросить вас. Вот вы устали, сомневаетесь, нервы у вас напряжены… Идти, куда хотели, не хочется… Ну, а Олечка что? Тоже устала или нет?

– Какая Олечка? – вспыхнул Иван Иванович. – Она вам не Олечка…

– Извините, ради Бога. Я про Ольгу Ивановну. Про невесту вашу.

– Ольга Ивановна… да вы знаете, наверно, – так к чему выпытывать?

Черт заторопился.

– Нет, нет, не знаю, но, конечно, предполагать все можно…

– Ольга Ивановна – сильный человек, – сказал Иван Иванович как-то кисло. – Я уважаю ее прямолинейность, ее огонь. Не говорю, чтобы у меня не было огня, но я, как мужчина, более склонен иногда слушать доводы трезвого разума… И, может быть, колебаться перед каким-нибудь крайним шагом… Да вы не вообразите, что я боюсь чего-нибудь… Или, что убеждения Ольги Ивановны считаю неразумными… Нет, очень, очень разумными. Теория, заслуживающая внимания, должна основываться сплошь на разуме. Разногласия могут родиться лишь в способах применения ее на практике… И то или другое данное лицо, в известный момент истории, может спросить себя… Ну, я запутался. Смешно так говорить. Вы отлично все понимаете.

– Понимаю, понимаю, – скромно подтвердил гость. – И благородное томление ваше понимаю. Не быть в настоящее время общественным борцом, не внести вашу силу в этот бушующий поток жизни – вы не в силах. Для вас это было бы нечестностью и самоубийством. Соединиться же для этой борьбы вы можете только с той фракцией людей, конечные идеалы которых… pardon, максимум программы которых совпадает с вашим, научно обоснован и потому наиболее реализуем… Вы чувствуете, что сила – у них, будущее за ними, и желанное для вас будущее… А между тем что-то мешает вам вступить в их ряды, сплотиться, слиться, двинуться с ними вместе, тело около тела, – вперед… Знаете, что вы давеча наклеветали на себя, что вас «практика» смущает… Что тут практика! Не такой вы человек; вы – настоящий, совсем по времени. Кое-что только, может, застряло в вас… Оно неопределимо, вам самому не видно… Да это пройдет. Все будет хорошо. Вот и невеста ваша – ведь ценит вас? Ценит? – а она уже все препобедила. Мало ли какие старые марева есть. Когда у человека крылья вырастут, у первого, он, несмотря на всю очевидность права своего полета, все-таки будет ощущать нечто вроде страха и колебанья прежде, чем – в первый-то раз! – броситься вниз, с крыши, и «в просторе синем утонуть».

Непременно в конце концов бросится и «утонет», а момент этот непременно перейдет: как же, мол, так: все был я, был, – а тут вдруг броситься и «утонуть в просторе»? Да ничего, это самый крошечный моментик, полмоментика, – а там все хорошо будет. Его и замечать и обсуждать не нужно. Толчок – и готово.

– Ну, я не понимаю этих ваших метафор, – уныло сказал Иван Иванович. – Все гораздо проще. Вы верно сказали, что я горю необходимостью действовать. Это мой долг. И я могу отдаться деятельности только безвозвратно, телом и душой. Я прекрасно сознаю, что деятельность возможна лишь партийная. Партия, перед которой я стою, которая по существу уже моя, она, однако…

– О, голубчик! – взмолился гость. – Не утруждайте себя, бросим! Я слишком верю в вас и в правду, которая должна восторжествовать, мне просто стыдно говорить об этом, советовать вам что-нибудь. Так или иначе решите вы сомнения – но вы их решите, и непременно сам, без тени какого-нибудь постороннего совета. И решение ваше – будет истиной. В этом я уверен. Об одном прошу. Дайте мне успокоить вас тихой сказочкой – без всякой тенденции, просто поэтической сказочкой. Мы ведь все – как и вы – немножко поэты. Поэзия успокаивает нервы. А вам теперь необходимо успокоить нервы.

Иван Иванович беспомощно взглянул на часы, шевельнулся в кресле, но не встал, полузакрыл глаза.