Том 3

Евсеич идет с поста. Встречает Шурова.

— С добрым утром, Петр Кузьмич!

— Доброе утро!

— Бежишь? — спрашивает Евсеич.

— Бегу. Сегодня надо пораньше: культиватор на прополке будет работать. — И он торопится уйти.

— Слышь, Петр Кузьмич!

— А? — оборачивается тот.

Евсеич подходит к нему и говорит тихо:

— Слух нехороший есть, будто Самоваров на тебя докладную подал.

Подходит Петя и останавливается около них.

— Плюньте и не обращайте внимания, — утешает Петр Кузьмич.

— Нельзя, нельзя, Кузьмич. Ты противодействуй. Напиши свой пакет. Мы все подтвердим: мол, возможности нету.

— Прополка, Евсеич, прополка. Не до того сейчас. Прополем — разберемся. — И он идет дальше.

Евсеич смотрит ему вслед. Петя спрашивает:

— Дедушка, а чего это написал Самоваров?

— Ох, Петя, Петя! Заклюет Самоваров Кузьмича. Этот работает и не замечает, а они втроем всю ночь сидели — Хват, Болтушок и «сам» — все придумывали.

— А ты сам слыхал?

— Ясно дело, сам. Мне доверено охранять — и я должон все слышать ночью. Ясно дело, где Хват ночью — там сторож держи ухо востро. Слыхал. Все слыхал: Игнатку хотят подговаривать.

Дом Игната. Он спит. Мальчик раскачался, сидя в люльке, и кричит, ухватившись за ремни. Кто-то стучит в окно. Голос Хвата:

— Игнат Прокофьевич!.. Игнат!.. Эй, Игнат!..

Игнат поворачивается на другой бок и говорит, не открывая глаз:

— Не кричи. Сейчас пойду на работу.

— Да не на работу, пень-колода чертова! Выйди — дело есть сурьезное.

Игнат выходит заспанный, с всклокоченными волосами:

— Чего тебе?

— Видишь? — показывает бумагу Хват.

— Ничего не вижу.

— Тут, брат, дела написаны.

— А мне какое дело!

— Ты слыхал, что Шуров про тебя говорил?

— А мне какое дело. Ну и пущай…

— Он говорит, что ты лодырь, лентяй, что тебя переделывать надо, перевоспитывать… Ха-ха-ха! Как дите!

— Ну и пущай перевоспитывает… Может, ему нравится…

— Так вот, мы написали про Шурова в район: дескать, житья нету… По непаши сеет… Подрывает авторитет председателя… Подпишешься?

— Под чем?

— Под бумагой.

— А ну, дай посмотрю. — Он берет бумагу, смотрит на нее, держа на отшибе, переворачивает тыльной стороной, немного думает и заключает равнодушно: — Бумага плохая — нелощеная. Не годится.

— А подпишешь? Надо же пять свидетелей…

— Кто ее знает… Приди завтра. Тольку бумагу неси хорошую. Такую — не подпишу. Что я, дите, что ли?

Хват разводит руками, взяв бумагу.

— Завтра приди, тогда…

Вдруг Игнат пятится к двери задом. Он видит скачущего Алешу Пшеничкина. Игнат останавливается, прибирает руками волосы, поправляет рубаху, но лицо его остается равнодушным.

— Куда пятишься? — спрашивает Алеша.

— На работу.

— На какую?

— Да вот — сперва подумаю, на какую.

— А мальчонку кто понесет в ясли?

— Я.

— Ну, теперь к обеду придешь! — восклицает Алеша.

— Почему к обеду? Могу и раньше.

— Тьфу! — плюет Алеша. — Ну что с тобой делать?! Душу ты у меня вымотал! — и неожиданно обращается к Хвату: — И ты тут? Чего это тебе Игнат понадобился?

— Шел — зашел, — независимо отвечает тот.

— Может, нес — занес?

— Возможно, — отвечает нахально Хват и уходит.

— Ну, Игнат Прокофьич! Пожалуйста, пораньше приходи!

— Так бы и сказал с первого слова. Я люблю вежливое обращение.

Алеша махнул рукой и едет обратно.

Поле. Женщины полют тяпками. Среди них и жена Евсеича, и жена Терентия Петровича, и Настя Бокова. Рядом — трактор У-2 рыхлит подсолнечник. Уже и рожь поспевает. Позади идущего культиватора Шуров и Тося, Они измеряют глубину рыхления металлической рулеткой. Шуров машет трактористу. Тот останавливается. Шуров и Тося подходят к культиватору.

— В каких междурядьях лапы идут неправильно? — спрашивает Шуров.

— Эта и эта, — указывает Тося.

— Отрегулируйте сами. Агроном обязан уметь делать, иначе он не имеет права учить, как делать.

Тося берет ключ и вместе с трактористом регулирует лапы.

Подъезжает Алеша. Он сразу спрыгивает с лошади к Тосе:

— Дайте я.

Девушка-полольщица говорит Насте:

— Ишь ты, твой-то не хочет, чтобы и руки марала.

— Какой он мой! — говорит Настя и с ожесточением полет тяпкой.

— А я что — буду белоручкой? Фу! Сделал одолжение! — возмущается Тося.

— Отшила! — произносит девушка-полольщица, заметив, что Настя в удручении. — Смотри!

Настя просветлела. Алеша в недоумении. Он отходит к Шурову и, как бы про себя, говорит:

— Ну что мне делать? Что делать?

— Что случилось? — спрашивает Шуров.

— Ну что делать с Игнатом? Замучил!

— А я все-таки надумал.

— Что?

— Ответственностью ему в лоб. Заставь его отвечать за что-нибудь. Вот, например, на пожарку его: сдай ему имущество тысяч на шесть-семь. И увидишь, что произойдет.

— Но согласится ли Самоваров?

— А это я на себя возьму — согласую с ним, — говорит загадочно Шуров.

Тося все слышит. Она поворачивается и говорит в тот момент, когда трактор отъезжает:

— Петр Кузьмич, не надо — не ходите к Самоварову. Он же вас снова оскорбит… Не надо, — почти просит она. — Мне… мне…

Шуров вопросительно смотрит на Тосю.

— Вам покой надо. Вы и так… — нерешительно говорит Тося.

— Что? — спрашивает ласково Шуров.

— Похудели, — совсем тихо отвечает Тося.