Том 3

— Вслед за ним прибыл гетман польный Госевский. Очень мы удивились, — все ведь знают, как соперничают и враждуют друг с другом гетман польный и наш князь. Кое-кто обрадовался, — дескать, мир теперь между гетманами, кое-кто толковал, будто это шведское нашествие заставило их помириться. Я и сам так думал, а вчера оба гетмана заперлись с паном Юдицким, все двери позапирали, так что никто не слышал, о чем они держат совет; только пан Крепштул, который стоял на страже под дверью, рассказывал нам, что очень они кричали, особенно гетман польный. Потом сам князь проводил гостей в их опочивальни, а ночью, можете себе представить, — тут Харламп понизил голос, — к их дверям приставили стражу.

Пан Володыёвский даже привскочил.

— О, боже! Да не может быть!

— Истинная правда! У дверей стоят шотландцы с ружьями, и приказ им дан под страхом смерти никого не впускать и не выпускать.

Рыцари переглянулись в изумлении, а Харламп, не менее изумленный значением собственных слов, уставился на них, словно ожидая разрешения загадки.

— Стало быть, пан подскарбий взят под арест? Великий гетман арестовал гетмана польного? — произнес Заглоба. — Что бы это могло значить?

— Откуда мне знать. И Юдицкий, такой рыцарь!

— Должны же были офицеры князя говорить об этом между собою, строить догадки… Ты разве ничего не слыхал?

— Да я еще вчера ночью у Гарасимовича спрашивал…

— Что же он тебе ответил? — спросил Заглоба.

— Он ничего не хотел говорить, только прижал палец к губам и сказал: «Они изменники!»

— Какие изменники? Какие изменники? — схватился за голову Володыёвский. — Ни пан подскарбий Госевский не изменник, ни пан Юдицкий не изменник. Вся Речь Посполитая знает, что это достойные люди, что они любят отчизну.

— Сегодня никому нельзя верить, — угрюмо произнес Станислав Скшетуский. — Разве Кшиштоф Опалинский не слыл Катоном? Разве не обвинял он других в пороках, преступлениях, стяжательстве? А как дошло до дела — первый изменил отчизне, и не один, целую провинцию заставил изменить.

— Но за пана подскарбия и пана Юдицкого я головой ручаюсь! — воскликнул Володыёвский.

— Ни за кого, Михалек, головой не ручайся, — предостерег его Заглоба. — Не без причины же их арестовали. Козни они умышляли, как пить дать! Как же так? Князь готовится к великой войне, ему всякая помощь дорога, кого же он может арестовать в такую минуту, как не тех, кто ему мешает в этом деле? А коли так, коли эти двое и впрямь мешали ему, — слава богу, что умысел их упредили. В подземелье сажать таких. Ах, негодяи! В такое время строить козни, входить в сношения с врагом, восставать против отчизны, чинить помехи великому вождю в его начинаниях! Пресвятая богородица, мало для них ареста!

— Странно мне все это, очень странно, прямо в голове не укладывается! — сказал Харламп. — Я уж о том не говорю, что они знатные вельможи, арестовали ведь их без суда, без сейма, без воли Речи Посполитой, а ведь этого сам король не имеет права делать.

— Клянусь богом, не имеет! — крикнул пан Михал.

— Князь, видно, хочет завести у нас римские обычаи, — заметил Станислав Скшетуский, — и во время войны стать диктатором.

— Да пусть будет хоть диктатором, лишь бы шведов бил! — возразил Заглоба. — Я первый подаю votum[34] за то, чтобы ему вверить диктатуру.

— Только бы, — после минутного раздумья снова заговорил Ян Скшетуский, — не пожелал он стать протектором, как англичанин Кромвель, который не поколебался поднять святотатственную руку на собственного повелителя.

— Ба, Кромвель! Кромвель еретик! — крикнул Заглоба.

— А князь воевода? — сурово спросил Ян Скшетуский.

Все смолкли при этих словах, на мгновение со страхом заглянув в темное грядущее, только Харламп тотчас распалился:

— Я смолоду служу под начальством князя воеводы, хоть и не намного моложе его; в юности своей он был моим ротмистром, потом стал гетманом польным, а нынче он великий гетман. Я лучше вас его знаю, я люблю его и почитаю, а потому попрошу не равнять его с Кромвелем, а то как бы не пришлось наговорить вам таких слов, какие хозяину дома говорить не пристало!..

Харламп свирепо встопорщил тут усы и стал исподлобья поглядывать на Яна Скшетуского; увидев это, Володыёвский бросил на него такой холодный и быстрый взгляд, точно хотел сказать:

«Попробуй только пикни!»

Усач тотчас утихомирился, так как весьма уважал пана Михала, да и небезопасно было затевать с маленьким рыцарем ссору.

— Князь кальвинист, — продолжал он уже гораздо мягче, — но не он ради ереси оставил истинную веру, он рожден в ереси. Никогда не станет он ни Кромвелем, ни Радзеёвским, ни Опалинским, хоть бы земля расступилась и поглотила Кейданы. Не такая это кровь, не такой род!

— Да коли он дьявол с рогами во лбу, так оно и лучше, будет чем шведов бодать, — сказал Заглоба.

— Однако арестовать пана Госевского и кавалера Юдицкого? Ну и ну! — покачал головой Володыёвский. — Не очень-то обходителен князь с гостями, которые ему доверились.