Том 3

Тогда Снитшейн, который не спал ночей, обуреваемый мыслями об ожидавших его неисчислимых, нескончаемых прибылях, решил, что пришла пора действовать. На десятую ночь после свадьбы Лит-Лит разбудил крик ворона, и она поняла, что Снитшейн ждет ее на берегу. В упоении счастьем она забыла об уговоре, и теперь ее охватил ужас перед отцом, совсем как бывало в детстве. Долго лежала она, вся дрожа, и не хотела идти, и боялась остаться. Но в конце концов доброта Фокса, а заодно и железные мускулы и квадратная челюсть придали ей храбрости, и она пренебрегла зовом отца, и Фокс так никогда и не узнал, какую победу он одержал в эту ночь.

Однако наутро она поднялась в страхе и, хлопоча по дому, то и дело вздрагивала при мысли, что вот-вот появится отец. Но время шло, и она понемногу успокоилась. Фокс громко распекал Мак Лина и Мак Тейвиша за какую-то пустячную оплошность, и его голос помог ей обрести мужество. Весь день она старалась держаться поближе к мужу, и когда увидела, как в огромной кладовой он легко, точно пуховые подушки, подхватывает и перебрасывает с места на место огромные тюки товара, она окончательно решила не слушаться отца. Кроме того, она впервые попала на склад – а Скала Греха была базой нескольких более мелких факторий, – и Лит-Лит поразили несчетные богатства, собранные здесь.

Она глядела на эти богатства, а перед ее мысленным взором встал нищий отцовский вигвам, и все ее сомнения как рукой сняло. Чтобы утвердиться в своем решении, она коротко спросила пасынка:

– Папа хороший?

И мальчик ответил, что лучше отца нет никого на свете. В эту ночь снова каркал ворон. На следующую ночь крик его стал громче, настойчивее. Проснулся Фокс, беспокойно заворочался в постели.

– Вот проклятый ворон! – выругался он.

И Лит-Лит тихонько прыснула в подушку.

– Ранним солнечным утром в фактории, точно зловещая тень, появился Снитшейн и был послан на кухню завтракать вместе с Ванидани. Но старик наотрез отказался разделить еду с женщиной и немного погодя нагрянул к зятю в лавку, где полным ходом шла торговля. Он слышал, что дочь его оказалась бесценной жемчужиной, а значит, ему причитается еще табак, еще одеяла и еще ружья, главное – ружья… Его просто обманули, заплатили за Лит-Лит слишком дешево, и теперь он пришел добиваться справедливости. Но у Джона Фокса не было в запасе ни лишних одеял, ни справедливости. Тогда Снитшейн сообщил, что встретил у Тройной развилки миссионера и тот сказал, что небеса не благословляют такие браки и долг отца – потребовать, чтобы дочь вернулась.

– Я теперь добрый христианин, – заключил Снитшейн свою речь, – и хочу, чтобы моя Лит-Лит попала на небеса.

Управляющий ответил тестю коротко и недвусмысленно: послал его отнюдь не в царство небесное и, помогая сделать первые шаги по этому пути, схватил за шиворот и вытолкал за дверь.

Но Снитшейн обежал вокруг дома, через кухню прокрался в гостиную и там обрушился на Лит-Лит.

– Видно, ты слишком крепко спала ночью, когда я звал тебя, – начал он, грозно глядя на дочь.

– Нет, я не спала, я слышала. – Сердце ее отчаянно колотилось, она задыхалась от страха, но твердо продолжала: – И в прошлую ночь я не спала и слышала тебя и в позапрошлую.

И тут, испугавшись, как бы у нее не отняли ее великое счастье, Лит-Лит разразилась вдохновенной речью о положении и правах женщины. То было первое выступление «новой женщины» к северу от шестьдесят третьей параллели.

Но она старалась понапрасну: Снитшейн еще не вышел из тьмы средневековья.

– Сегодня я опять буду кричать вороном, – сказал он с угрозой, едва она замолкла, чтобы перевести дух.

Тут вошел Джон Фокс и снова показал тестю дорогу отнюдь не в царство небесное.

В ту ночь ворон кричал упорно, как никогда. Лит-Лит, которая всегда спала чутко, слышала карканье и улыбалась. Джон Фокс беспокойно заворочался. Потом он проснулся и заворочался еще беспокойнее. Он бурчал, пыхтел, ругался вполголоса и во весь голос и наконец вскочил с постели. Ощупью пробрался он в гостиную, схватил ружье, заряженное мелкой дробью и забытое там беспечным Мак Тейвишем.

Крадучись, выбрался Фокс из фактории и поспешил к реке. Карканья больше не было слышно, и, растянувшись в высокой траве, Фокс стал ждать. Душистая прохлада охватила его, после дневного жара дыхание земли нежило и успокаивало. Ночь укачала Фокса, он подложил руку под голову и сперва задремал, а потом крепко уснул.

А в пятидесяти ярдах, спиной к нему, опустив голову на колени, спал Снитшейн, тоже побежденный спокойствием ночи. Час спустя он проснулся и, даже не подняв головы, нарушил тишину хриплым, гортанным карканьем.

Фокс пробудился – не внезапно, сразу, как просыпается цивилизованный человек, но как дикарь, – переход к бодрствованию был стремительным и плавным. При тусклом ночном свете он разглядел в траве что-то темное, поднял ружье и прицелился. Ворон закричал снова, и он нажал курок. Мгновенно смолкли однообразное пение сверчков, перебранка куропаток, оборвался и замер в испуганной тиши крик ворона.