Том 3

— Вот собираются люди, — говорил дядя, — которые заняли много денег под каракульчу, идут, как мы сейчас, к знакомому курбаши и просят, чтобы он принял их, как это мы сейчас и сделаем, в свой отряд. Курбаши Искандер-бай, человек благородной семьи и храбрых действий, только что возвратился в полном здравии и благополучии, с хорошим прибытком.

— Зачем же нам итти в Туркменистан, откуда мы недавно сбежали? — сказал Нури. — Нас поймают и будут судить. Я это дело отлично знаю.

— Мы проникнем в пограничные области, добудем сколько возможно каракульчи, вернемся сюда и откроем лавку, — сказал дядя.

У Искандер-бая было уже много просителей, когда вошли дядя с племянником.

— Вот опять идут какие-нибудь «купцы», — насмешливо встретил их курбаши. — И на кой шайтан вы мне нужны? Вам бы только каракульчу добывать, а сражаться против красных — не очень-то вы охотники. С такими воинами и пропасть недолго.

Но все упрашивали его пространно, и он зачислил к себе большинство, возразив лишь только против несколько отпетых старцев.

Вскоре они пошли на туркменскую сторону и вернулись с пустыми руками, так как встретили их там неласково и отбили с уроном. Искандер-бай ругался и не хотел итти второй раз с таким народом, который считает в бою расход патронов, и если выстрелил больше нормы, то вешает винтовку за спину.

— Я не торговец! — кричал он, — я воин, я борюсь, как завещали нам имамы, с хулителями бога и слугами дьявола, я искореняю большевистские плевела, недостойный потомок халифов, а вы думаете только о заработках и деретесь, как старые бабы в хаммаме[5].

Но его опять упросили, и он второй раз вышел с отрядом за рубеж, к стадам у поста Сеид-бек.

— Ты не очень-то слушай его, — сказал дядя, — много он понимает! Больше двадцати пяти штук патронов не расходуй — и то в крайнем случае. За обойму овцу дают, имей в виду.

И ночью, когда подошли они к стадам близ Саид-бека, охватили их с двух краев пограничники вместе с комсомольцами самоохраны и били до рассвета, прижимая к непроходимым горам.

Не дожидаясь окончания действий, Нури бросил винтовку и, обходя перестрелку, добрался до поста, где и рассказал с облегченным волнением всю историю своих мытарств.

2

Допрос был короток. Комвзвода Чвялев, прослушав историю милиционера Нури, записал себе в книжку — «продумать экономику басмаческой храбрости». Несколькими часами позже его с двенадцатью всадниками при одном легком пулемете бросили на разведку в сторону засохшей речки. Путь на конях туда — три часа, и в седле продумал комвзвода Чвялев всю экономику вражеской храбрости, сделав категорический вывод:

«Не могут выдерживать длинного боя, стервы. Надо первому вызывать их на бой и вцепляться в стервоз, покуда душа из них вон. Держать их, сукиных детей, надо под огнем, да подольше. Убыток им надо делать, ядри их аллаха!»

Из-за высохшей речки чабаны донесли, что банда около двухсот человек держит курс от границы в нашу пустыню. Комвзвода послал на пост двоих с сообщением — до поста оказалось не менее сорока верст, — а сам-одиннадцать, при пулемете, занял крепкий бархан. Вызывая убыток, дрался он три часа. Пулемет заело, раненые лошади, вырвавшись от коноводов, стонали в пустыне. В раны красноармейцев забивался колючий песок, встречный ветер кружил над местом боя, приготовляя пески для свежей братской могилы.

Чвялев дрался четыре часа, и на пятый час боя курбаши снял свой отряд и повел его в обратный путь за рубеж.

Сам-шест Чвялев пересек ему путь, и банда рассыпалась на отдельные горсти и исчезла среди барханов.

Когда он вернулся к месту сражения, начальник участка с отрядом помощи подбирал раненых.

— Я вам, товарищ командир взвода, даю десять суток допрежь всего, а после десяти — поговорим. — И прибавил: — За неуместную вашу храбрость, которую вы совершенно зря из себя корчите.

По пути на пост он еще сказал ему несколько раз:

— Нам такие замашки никак не годятся. Что вы, товарищ комвзвода, Скобелёв, что ли? Ну, побили, ну, отогнали, ну и что? А подождал бы нас, окружил бы здорово и всех взяли бы, как в аптеке.

С поста донесли о происшедшем в штаб, и получился приказ: комвзвода Чвялева со всем барахлом — в штаб отряда.

На утро изготовил Чвялев трех коней — себе, жене и коноводу, поклал барахлишко в переметные сумки за седла и, не попрощавшись ни с кем, отбыл.

До штаба шло двадцать пять глухих километров. В середине пути коновод крикнул:

— Смотрите, матерь моя несчастная, басмачи нам дорогу режут!

Смотрят — действительно, едут десять человек в туркменских халатах, на головах чалмы, за спинами винтовки с рогатинами, рассыпались цепью и норовят забрать в кольцо трех военных.

— Что это, они из нас садистов каких-то строят, — сказал Чвялев, — как будто мы дети или кто. Из-за их, дикобразов, я поста лишился и звание загубил. А ну! — крикнул он, — заходи тремя колоннами, я — в лоб, ты, Филипп, — слева, а ты, Валечка, справа залетай — и рубайте их, рубайте без всяких сомнений.