Том 27. Письма 1900-1901

Милый Жан, шлю ответ на Ваше последнее письмо ^*. Станиславского зовут так: Константин Сергеевич Алексеев, Москва, у Красных ворот, собств<енный> дом. Кроме него пьесы читает еще Вл. И. Немирович-Данченко (Каретный ряд, Художественный театр). До сих пор они, кажется, одноактных пьес не ставили. Если пьеса понравится, то они поставят. «Понравится» на их языке значит подойдет, будет интересной в режис<серских> и иных театральных отношениях. Лучше бы Вы написали для этого необыкновенного театра 4-х актную пьесу, щегловскую, настоящую художественную вроде «Гордиева узла» ^*, без репортеров и без благородных стариков-писателей. Милый Жан, обличения, желчь, сердитость, так называемая «независимость», т. е. критика на либералов и новых людей — это совсем не Ваше амплуа. Господь послал Вам доброе нежное сердце, пользуйтесь же им, пишите мягким пером, с легкой душой, не думая об обидах, Вами понесенных. Вы называете себя моим почитателем ^*. А я — Ваш почитатель, и самый упорный, потому что я знаю Вас и знаю, из какого материала сделан Ваш талант, и меня никто не собьет с моего крепкого убеждения, что Вы владеете настоящей искрой божией. Но Вы, вследствие обстоятельств ^*, сложившихся так, а не иначе, раздражены, залезли по колена в мелочи, утомлены мелочами, мнительны, не верите себе, отсюда постоянные мысли о болезнях, о нужде, мысли о пенсии, о Вейнберге. О пенсии Вам рано еще думать ^*, а Вейнберг, если охладел к Вам, то имел на это некоторое право ^*, или основание; Вы напечатали протест, обличали Л<итературно>-т<еатральный> комитет, и это тогда произвело на всех тяжелое впечатление, вероятно, потому, что это не принято. Будьте объективны, взгляните на всё оком доброго человека, т. е. Вашим собственным оком, — и засядьте писать повесть или пьесу из русской жизни, не критику на русскую жизнь, а радостную песнь Щегла ^*по поводу русской жизни, да и вообще нашей жизни, которая дается только один раз и тратить которую на обличение шмулей, ядовитых жен и Комитета, право, нет расчета. Милый Жан, отнеситесь к себе, к своему дарованию справедливо, пустите Ваш большой корабль плавать по широкому морю, не держите его в Фонтанке. Простите всем, кто обидел Вас, махните рукой и, повторяю, садитесь писать.

Простите, что я заговорил певучим тоном богомолки. Но я отношусь к Вам искренно, как товарищ, и отделываться коротеньким деловым ответом было бы с моей стороны по меньшей мере не своевременно.

Был бы очень рад, если бы судьба привела повидаться с Вами весной. Лаура я давно не видел. Никаких сплетен от него я не слышал ^*.

Мое здоровье не поправилось, но жить можно. В этом году мне лучше, чем было в прошлом. Мать шлет сердечное спасибо за поклон и сама кланяется.

Передайте мой привет Вашей жене и будьте здоровы, милый Жан. Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Пешкову А. М. (М. Горькому), 3 февраля 1900 *

3031. А. М. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)

3 февраля 1900 г. Ялта.

3 февр.

Дорогой Алексей Максимович, спасибо Вам за письмо, за строки о Толстом и «Дяде Ване», которого я не видел на сцене ^*, спасибо вообще, что не забываете. Здесь, в благословенной Ялте, без писем можно было бы околеть. Праздность, дурацкая зима с постоянной температурой выше ноля, совершенное отсутствие интересных женщин, свиные рыла на набережной — всё это может изгадить и износить человека в самое короткое время. Я устал, мне кажется, что зима тянется уже десять лет.

У Вас плеврит? ^*Если так, то зачем Вы сидите в Нижнем? Зачем? Что Вам нужно в этом Нижнем, кстати сказать? Какая смола приклеила Вас к этому городу? Если Вам, как Вы пишете, нравится Москва, то отчего Вы не живете в Москве? В Москве — театры и проч., и проч., а главное — из Москвы рукой подать за границу, а живя в Нижнем, Вы так и застрянете в Нижнем и дальше Васильсурска не поедете ^*. Вам надо больше видеть, больше знать, шире знать. Воображение у Вас цепкое, ухватистое, но оно у Вас как большая печка, которой не дают достаточно дров. Это чувствуется вообще, да и в отдельности в рассказах; в рассказе Вы даете две-три фигуры, но эти фигуры стоят особнячком, вне массы; видно, что фигуры сии живут в Вашем воображении, но только фигуры, масса же не схвачена. Исключаю из сего Ваши крымские вещи (напр<имер> «Мой спутник»), где кроме фигур чувствуется и человеческая масса, из которой они вышли, и воздух, и дальний план, одним словом — всё. Видите, сколько я наговорил Вам — и это, чтоб Вы не сидели в Нижнем. Вы человек молодой, сильный, выносливый, я бы на Вашем месте в Индию укатил, черт знает куда, я бы еще два факультета прошел. Я бы, да я бы — Вы смеетесь, а мне так обидно, что мне уже 40, что у меня одышка и всякая дрянь, мешающая жить свободно. Как бы ни было, будьте добрым человеком и товарищем, не сердитесь, что я в письмах читаю Вам наставления, как протопоп ^*.

Напишите мне. Жду «Фому Горд<еева>» ^*, которого я до сих пор не прочел как следует.

Нового ничего нет. Будьте здоровы, крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.