Том 26, ч.1

(Следовательно, их можно рассматривать как машины для сохранения стоимости или, точнее, потребительных стоимостей. Эту же точку зрения «сбережения» труда развивает дальше Дестют де Траси. Об этом позже. Непроизводительный труд одного не становится производительным в силу того, что он избавляет другого от непроизводительного труда. Он выполняется одним из них. Часть смитовского непроизводительного труда становится необходимой вследствие разделения труда, — однако лишь та часть его, которая абсолютно необходима для потребления вещей и относится, так сказать, к издержкам потребления, да и то она становится необходимой только тогда, когда сберегает это время производительному работнику. Но А. Смит не отрицает этого «разделения труда». Если бы каждый человек был вынужден выполнять как производительный труд, так и непроизводительный, а при разделении этих видов труда между двумя лицами и тот и другой вид труда выполнялся бы более успешно., то, согласно Смиту, это нисколько не изменило бы того обстоятельства, что один из этих видов труда производителен, а другой непроизводителен.)

«В громадном большинстве случаев их для этого — и только для этого — и нанимают»

(оригинальный способ «сберегать» труд: для того, чтобы один сберегал труд по обслуживанию самого себя, его должны обслуживать десять человек; кроме того, «непроизводительным трудом» такого рода пользуются по большей части как раз те, кто ничего не делает);

«следовательно, или все они производительны или никто из них не производителен» (цит. соч., стр. 171–172).

[348] Во-вторых. Француз не может позабыть «ponts et chaussees»^{25}. Почему, говорит он, следует называть производительным

«труд инспектора или директора частного торгового или промышленного предприятия, а непроизводительным — труд правительственного чиновника, который наблюдает за содержанием в надлежащем порядке общественных дорог, судоходных каналов, гаваней, денежной системы и других важных орудий оживления торговли; который следит за безопасностью транспорта и коммуникаций и за выполнением договоров и т. д. и которого с полным правом можно считать как бы инспектором большой общественной мануфактуры? Это — труд совершенно такого же рода, только выполняемый в более крупном масштабе» (стр. 172–173).

Поскольку такой парень участвует в производстве (или в сохранении и воспроизводстве) материальных вещей, которые могли бы быть проданы, если бы не находились в руках государства, Смит мог бы назвать его труд «производительным». «Инспектора большой общественной мануфактуры» — чисто французские создания.

В-третьих. Тут Гарнье ударяется в «мораль». Почему «парфюмер, ласкающий мое обоняние», должен считаться производительным работником, а музыкант, «чарующий мой слух», — непроизводительным? (стр. 173). Потому, ответил бы Смит, что один доставляет материальный продукт, а другой — нет. Мораль, как и «заслуга» того и другого, не имеет никакого отношения к этому различению.

В-четвертых. Разве это не противоречие, что «скрипичный и органный мастер, торговец музыкальными инструментами, механик и т. д.» производительны, а профессии, по отношению к которым их труд является лишь «подготовительной стадией», непроизводительны?

«И те и другие имеют конечной целью своего труда один и тот же род потребления. Если конечный результат труда одних не заслуживает того, чтобы отнести его к категории продуктов труда общества, то почему такое предпочтение отдается тому, что является лишь средством для достижения этого результата?» (цит. соч., стр. 173).

Рассуждая так, придется заключить, что тот, кто ест хлеб, столь же производителен, как и тот, кто его производит. Ибо для чего производится хлеб? Для еды. Стало быть, если еда — непроизводительный труд, то почему же производительным является хлебопашество, которое служит лишь средством к достижению этой цели? Кроме того, тот, кто ест, производит мозг, мышцы и т. д., а разве это не такие же благородные продукты, как ячмень или пшеница? — мог бы спросить А. Смита какой-нибудь возмущенный друг человечества.