Том 22

Канцлер Нессельроде обратился за советом к своим послам. Поццоди-Борго в Париже (депеша от 4 (16) октября 1825 г.) и Ливен в Лондоне (депеша от 18 (30) октября 1825 г.) высказались безоговорочно за решительные действия: следует немедленно занять Дунайские княжества, не обращая внимания на Европу и даже на опасность европейской войны. Таково, очевидно, было мнение всей русской дипломатии. Но Александр был слабым и непостоянным человеком, наделенным большим самомнением, и к тому же мистиком и романтиком; он напоминал «grec du Bas-Empire» [ «грека времен Восточной Римской империи», византийца. Ред.] (как называл его Наполеон) не только своей хитростью и лицемерием, но также нерешительностью и отсутствием энергии. Легитимизм он стал воспринимать всерьез, и греческие повстанцы ему уже надоели. Бездеятельный и в то время, при отсутствии железных дорог, почти неуловимый, путешествовал он по югу, около Таганрога. Внезапно пришло сообщение о его смерти. Поговаривали об отравлении. Уж не устранила ли дипломатия сына таким же образом, как некогда отца? Во всяком случае, умер он для нее как нельзя более кстати.

В лице Николая вступил на престол такой царь, лучше которого дипломатия и желать не могла: посредственный человек с кругозором взводного командира [В английском тексте вместо слов «посредственный человек с кругозором взводного командира» напечатано: «самодовольный, посредственный человек, чей кругозор никогда не превосходил кругозора офицера ротного масштаба, человек, который жестокость ошибочно принимал за проявление энергии, а прихоть и упрямство за выражение силы». Ред.]; для него внешняя сторона власти была превыше всего и ради нее он готов был пойти на все. Теперь стали действовать более решительно и довели дело до войны с Турцией, избежав вмешательства со стороны Европы. Англию — либеральными фразами, а Францию — вышеупомянутыми обещаниями склонили к тому, что и та и другая, соединив свои флоты с русским, 20 октября 1827 г., вопреки состоянию мира, напали на турецко-египетский флот при Наварине и уничтожили его[48]. Англия, правда, вскоре отошла от союза, но бурбоновская Франция осталась верна России. В то время как царь объявил войну туркам и его войска 6 мая 1828 г. перешли Прут, 15000 французских солдат готовились к отплытию в Грецию, где они и высадились в августе — сентябре того же года. Для Австрии это было достаточным предостережением, чтобы не атаковать русских во фланг во время их наступления на Константинополь: последствием таких действий была бы война с Францией, и тогда вступил бы в силу русско-французский союз, предусматривавший завоевание Константинополя для одного из союзников и левого берега Рейна — для другого.

Дибич продвинулся, таким образом, до Адрианополя, но там он попал в такое положение, что ему пришлось бы спешно отступить обратно за Балканы, если бы турки продержались еще каких-нибудь две недели. У него было только 20000 человек, четвертая часть которых болела чумой. Тогда в качестве посредника выступило прусское посольство в Константинополе и склонило турок к миру посредством ложного сообщения об угрожающем, в действительности же совершенно неосуществимом наступлении русских. Этим оно помогло русскому полководцу выйти, как говорит Мольтке,

«из такого положения, которому достаточно было продлиться еще, пожалуй, несколько дней, чтобы он оказался сброшенным с высоты победы в пучину гибели» (Мольтке. «Русско-турецкая кампания», стр. 390)[49].

Во всяком случае, мир принес Российской империи устья Дуная, часть территории в Азии и новые предлоги для постоянного вмешательства в дела Дунайских княжеств[50]. Последние с этого момента вплоть до Крымской войны служили в качестве «karczma zajezdna» [В английском тексте после слов «karczma zajezdna» Напечатано: «(трактира)». Ред.] для русских войск; лишь изредка в течение этого периода княжества были свободны от них.

Прежде чем удалось использовать эти преимущества для дальнейших целей, разразилась июльская революция[51]. Теперь русским агентам пришлось на некоторое время припрятать свои либеральные фразы; речь шла в данном случае лишь о защите «легитимизма». Был уже подготовлен поход Священного союза против Франции, как вдруг вспыхнуло польское восстание, которое в течение целого года держало Россию под угрозой; так Польша вторично ценой самопожертвования спасла европейскую революцию[52].