Том 22. Письма 1890-1892

Ваш А. Чехов.

Чайковскому М. И., 16 марта 1890 *

788. М. И. ЧАЙКОВСКОМУ

16 марта 1890 г. Москва.

16 марта.

Позвольте зачеркнуть тринадцатую ласточку ^*, дорогой Модест Ильич: несчастливое число. Был у меня на днях редактор журнала «Артист» ^*и просил меня употребить всё мое красноречие на то, чтобы в его журнал в начале будущего сезона попала Ваша «Симфония». Я спросил: «Сколько Вы заплатите?» Он ответил: «Немного, потому что денег нет». Во всяком случае, если Вы дадите Ваше согласие, то имейте в виду, что за оригинальную пьесу, идущую на казенной сцене, «Артист» платит от 150 до 250 рублей (не за лист, а за всю: этакие скоты!). Так как «Симфония» побывала уже в литографии Рассохина и потеряла там девственность, то 250 не дадут. Насчет согласия или несогласия ответьте мне, но слова не давайте, ибо к осени Ваши планы могут измениться; я рекомендую ответить ^*уклончиво. Буду, мол, иметь Вас в виду. Достаточно с них.

Я сижу безвыходно дома и читаю о том, сколько стоил сахалинский уголь за тонну в 1883 году и сколько стоил шанхайский; читаю об амплитудах и NO, NW, SO и прочих ветрах, которые будут дуть на меня, когда я буду наблюдать свою собственную морскую болезнь у берегов Сахалина. Читаю о почве, подпочве, о супесчанистой глине и глинистом супесчанике. Впрочем, с ума еще не сошел и даже послал вчера в «Новое время» рассказ ^*, скоро пошлю «Лешего» в «Северный вестник» ^*— последнее очень неохотно, так как не люблю видеть свои пьесы в печати.

Через 1 1/2 —2 недели выйдет в свет моя книжка, посвященная Петру Ильичу ^*. Я готов день и ночь стоять почетным караулом у крыльца того дома, где живет Петр Ильич, — до такой степени я уважаю его. Если говорить о рангах, то в русском искусстве ^*он занимает теперь второе место после Льва Толстого, который давно уже сидит на первом. (Третье я отдаю Репину, а себе беру девяносто восьмое.) Я давно уже таил в себе дерзкую мечту — посвятить ему что-нибудь. Это посвящение, думал я, было бы частичным, минимальным выражением той громадной критики, какую я, писака, составил о его великолепном таланте и какой, по своей музыкальной бездарности, не умею изложить на бумаге. К сожалению, мечту свою пришлось осуществить на книжке, которую я не считаю лучшею. Она состоит из специально хмурых, психопатологических очерков и носит хмурое название, так что почитателям Петра Ильича и ему самому мое посвящение придется далеко не по вкусу.

Вы чехист? ^*Покорно благодарим. Нет, Вы не чехист, а просто снисходительный человек. Будьте здоровы, желаю всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Москва, Кудрино — это адрес.

Плещееву А. Н., 17 марта 1890 *

789. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

17 марта 1890 г. Москва.

17 марта.

Дорогой Алексей Николаевич, одновременно с сим посылаю Вам своего «Лешего». Простите, что адресуюсь с ним не прямо в редакцию, а беспокою Вас. У меня все-таки надежда, что Вы, прочитав пьесу, быть может, разделите со мною те сомнения, которые заставляют меня посылать в журнал пьесу так нерешительно. Быть может, Вы не будете так снисходительны, как Мережковский и кн. Урусов, и поставите на моей пьесе красный крест ^*.

Перед отъездом постараюсь прислать рассказ ^*. Во всяком случае рассказ в редакции будет гораздо раньше, чем я вернусь из Сахалина. Если не кончу теперь, то кончу в дороге. Тема есть.

Что нового и хорошего? Передайте Елене Алексеевне, что нехорошо так жестоко разочаровывать благородных людей. Дала она нам слово, что будет у нас вечером, и не пришла. А я разорился, купил 2 бутыли вина, закусок, позвал барышень, музыкантов… Каково положение? Поют, пляшут, пьют, музыка играет, штандарт скачет ^*, а бенефициантки нет. Сделайте Вашей дочери внушение… Правда, у нас скучно, но ведь где теперь весело? Даже в цензурном комитете скучно, а уж на что, кажется, весельчаки!

У меня на диване лежит повесть, присланная мне артистом Грековым ^*для отправки ее в «Северн<ый> вестник». Начал я читать и никак не кончу. На днях пришлю Вам.

Читал я, что Театрально-литературный комитет возрождается ^*. Ничего я не понимаю, и как взглянешь на всю эту путаницу, то даже и понимать нет охоты.

Моего домохозяина Корнеева производят в инспектора Моск<овского> университета вместо Доброва, который удаляется благодаря студенческим беспорядкам. Должность генеральская, и посему мой хозяин торжествует. Должно быть, он не читал Пушкина, который пишет: «Тяжела ты, шапка Мономаха!» ^*Беспорядки у нас были грандиозные ^*; я читал прокламации: в них ничего нет возмутительного, но редактированы они скверно и тем особенно плохи, что в них чувствуется не студент, а жидки и… акушерки. Должно быть, не студенты сочиняли. Начальство университетское вывешивает на стены и дает для подписи студентам бумаги, редактированные еще хуже. Так и шибает в нос департаментским сторожем Михеичем! ^*Если и мой домохозяин будет сочинять такие же бумаги, то я начну искать для себя другую квартиру.