Том 2

От природы фламандец не был недоучкой и мог по своему разумению подправить неблагоприятные капризы судьбы. Так вот, взял он в руки кол, на котором был подвешен барашек, и, едва монах приблизился, огрел его по голове с такою силой, что Бернард свалился наземь да так и остался лежать чуть ли не бездыханен.

А фламандец поспешил в лагерь.

Укрывшись ото всех, снял с плеча добычу, запек барашка на сучьях лиственницы так славно, как только мог. Соль он отобрал у монаха; еще бы зубчик чесноку — вот было бы объедение!

Когда король уже насытился, то услышал шум и без всякой задней мысли спросил, кто это там у котлов ссорится. Кто-то из придворных ответил, это, дескать, тот слуга, что принес жаркое; он хочет просить о каком-то благодеянии, но стража отгоняет его от королевского шатра.

— Ах, — ответствовал властитель, — в жизни своей не едал я ничего вкуснее. И сдается, что справедливо было бы вознаградить молодца: повелеваю определить его ко мне на кухню, пусть всегда запекает баранину тем же способом и так же вкусно, как сегодня!

Быть поваром — в этом ничего славного нет, а там кто ж его знает! Дорога к высоким местам идет по крутому откосу, и тот, кто хочет достигнуть самой вершины, пусть осторожно ставит ноги и не вздумает прыгать!

Утешаясь подобной мудростью, фламандец препоясался фартуком и начал разглагольствовать о кулинарном искусстве так, будто родился с поварешкой в руках. Он был счастлив, ел за двоих и вскоре бесстыдно растолстел.

Что до монаха, то установлено, что он, когда пришел в себя, снова направился на восток.

БЕСПОКОЙСТВО

Пршемысл видел, что из-за розни королей мощь Немецкой империи идет на убыль, и понимал или предугадывал победы римского папы. Вероятно, не в обычае Пршемысловых времен выпытывать у короля, каким образом, опустив чело на ладони, постигает он игру причин и судеб. И даже не представляется вероятным, что его могли волновать немецкие распри, но наверное он предчувствовал собственное счастье, которому эти козни были только на руку и которое составляло его очевидное преимущество среди прочих Пршемысловичей. Но коли это так, то король мог предполагать, что случай — на его стороне, ибо как раз случай и внезапная смерть уладили распри в княжеском роду и поставили Пршемысла суверенным королем. Поскольку потом наступила пора воодушевления и страстной веры, поскольку кудесники и святые то и дело являли примеры Божьего вмешательства и поскольку дух и его творения по природе своей обнаруживали устремление ввысь, к жизни горней, и все современное просвещение свидетельствовало о подлинности чудесного Откровения, то король в своем высокомерии мог вообразить, что его удачливую судьбу составляет виновник случайностей. Подобная вера, подобное сознание, скорее всего, избавляли короля от излишних сомнений и замешательств. Он уверовал, что укрепляет свое владычество по соизволению Божию, и желал быть властителем не по званию, а по поступкам. Он хотел проникнуть во все поры власти, хотел быть дольщиком во всех богатствах земли, хотел ослабить могущество наместников, хотел приумножить свои богатства, хотел извлекать прибыли из недр своей земли; он хотел, чтобы пограничные непроходимые лесные чащи, составлявшие самое большое достояние его короны, начали приносить хоть какую-то пользу.

И сталось так, что сближение надобностей и случайностей и ход развития, который в те поры увлек народы, сделались действенной силой, и сила эта перевернула образ жизни Чехии. И под натиском этой силы отступило натуральное хозяйство и распались крупные поместья, а те занятия, что начали в них зарождаться, — ремесла, ремесленные производства и торговля — выдвинулись на первое место.

Король, хоть и без продуманной идеи, но в соответствии с зарождающимся порядком, изыскивал новые средства и давал надежность и гарантии договору и праву, выступал посредником в дипломатических и торговых сношениях, способствовал развитию связей и обмена. Прокладывал дороги. Повелел чеканить оборотные монеты, и эта денежка стала символом нового способа хозяйствования и беспредельного могущества.

Все это осуществлялось постепенно и не без натуги, ибо достаточно еще было тех, кто исповедовал старинный уклад жизни, кто остался привержен древним обычаям и с неудовольствием подмечал, что король разрушает и умаляет их. Тем не менее Пршемысл пренебрегал ропотом недовольства и — по монастырскому способу — сдавал внаем пустующие земли чужеродцам. Он приглашал их пробивать путь в непроходимых дебрях, предоставляя всяческие выгоды. Проявлял заботу о торжищах, пекся о купцах, и ярмарочная сутолока, и обмен, и паломничества, и странствия были ему куда как по душе. Он с удовольствием рассматривал непривычные чужеземные лица. Так, любил он восточных купцов, с удовольствием глядел, как движутся они под звуки дудочек, и усмехался, видя, как, творя смешную молитву, они падают ниц.

Вы, верно, полагаете, что великому королю негоже заниматься деятельностью такого рода?