Том 2: Театр

Иокаста. Помертвевшая от ужаса, она пронзила ступни младенца, связала их между собой, отнесла его тайком на гору и оставила волчицам и медведям. (Закрывает лицо руками.)

Эдип. А что муж?

Иокаста. Все подумали, что ребенок умер естественной смертью и мать его похоронила своими руками.

Эдип. И… эта женщина… существует?

Иокаста. Она умерла.

Эдип. Тем лучше для нее, поскольку первым же примером царской воли я сделал бы приказ ее подвергнуть самым страшным пыткам а затем казнить.

Иокаста. Оракул был жесток и ясен. Любая женщина бессильна и глупа перед его лицом.

Эдип. Убить! (Вспоминает Лайя). Убить не позорно, если тобой движет инстинкт зашиты или глупая случайность играет с тобой злую шутку. Но убить хладнокровно и подло плоть от плоти своей, прервать цепочку… сжульничать в игре!

Иокаста. Эдип! Поговорим о чем-нибудь другом… а то мне слишком больно наблюдать твое рассерженное личико.

Эдип. Поговорим о чем-нибудь другом. Боюсь, я мог бы немного разлюбить тебя, если бы ты стала защищать эту… несчастную псицу.

Иокаста. Ты мужчина, любимый, свободный мужчина и вождь. Поставь себя на место девочки, доверчивой к любому знаменью: она беременна, ее тошнит, она сидит взаперти и боится жрецов…

Эдип. Кастелянша! Только в этом ее оправдание. Ты бы так не поступила?

Иокаста (Неопределенный жест). Нет, конечно.

Эдип. И не надо думать, будто битва с предсказаниями требует решимости Геракла. Я мог бы хвастаться и выставлять себя невиданным героем, но я бы лгал. Так знай: чтобы не дать предсказаниям сбыться, я отвернулся от семьи, от собственных привычек, от своей страны. И вот, чем дальше я был от своего города, чем ближе я подходил к твоему, тем сильнее мне казалось, что я возвращаюсь домой.

Иокаста. Эдип! Эдип! Вот губки шевелятся, язык болтает. брови хмурятся, глаза мечут молнии… Что, брови не могут не хмуриться, глаза закрыться, а губы послужить для ласки, что нежнее слов?

Эдип. Я повторяю: я медведь, я неуклюжий, грязный зверь!

Иокаста. Ты ребенок.

Эдип. Я не ребенок!

Иокаста. Опять за свое! Ну, ну, будь умницей.

Эдип. Ты права, я становлюсь невыносим. Успокой эти губы своими губами, а воспаленные глаза нежным прикосновением пальцев.

Иокаста. Позволь, я закрою калитку, я не люблю, когда она открыта по ночам.

Эдип. Я сам закрою.

Иокаста. Приляг… Я заодно взгляну в зеркало. Вы же не хотите целовать мегеру. После всех волнений, только боги знают, как я выгляжу. Не смущай меня. Не смотри. Отвернитесь, Эдип.

Эдип. Я отвернулся. (Ложится поперек кровати, опираясь головой о бортик колыбели.) Вот, закрыл глаза, меня больше нет.

Иокаста направляется к окну.

Иокаста (Эдипу). Маленький солдат все спит полураздетый. А ведь не жарко… бедняжка. (Идет к большому зеркалу на ножках, внезапно останавливается, прислушивается к шуму на площади. Какой-то пьяница говорит очень громко, с долгими паузами между суждениями.)

Голос пьяницы. Политика! По-ли-ти-ка! Если не противно. Расскажите мне о политике. О! Надо же, мертвец! Пардон, извиняюсь: это спящий солдат! Смирно! Равнение на спящую армию!

Пауза. Иокаста привстает на цыпочки. Старается увидеть, что там, снаружи.

Голос пьяницы. Политика… (Долгая пауза.) Стыд-то какой… какой стыд…

Иокаста. Эдип, дорогой.

Эдип (во сне). А?

Иокаста. Эдип Эдип! Там пьяница, а часовой его не слышит. Я ненавижу пьяниц. Пусть его прогонят, пусть разбудят солдата. Эдип, Эдип! Умоляю тебя! (Трясет его.)

Эдип. Я опорожняю, разматываю, высчитываю, измышляю, сплетаю, связываю, треплю и перекрещиваю…

Иокаста. О чем это он? Как спит! Я могу умереть, а он не заметит.

Пьяница. Политика! (Поет. С первых же строчек Иокаста отпускает Эдипа, бережно кладет его голову на бортик колыбели и выходит на середину комнаты. Слушает.)

На что надеешься, подруга,
На что надеешься, подруга —
На слишком юного,
На слишком юного супруга! Га!

(И так далее.)

Иокаста. О! Чудовища!

Пьяница.

На что надеешься, подруга,
С этой свадьбой?