Том 2. Сумерки духа

– Если б я смела… – подумала Шарлотта. – Этот серый крест, он красив, но он кажется таким печальным. Какой бы славный венок я сделала! Из бус, из бисера… Нет, сюда это нейдет. Надо нежный, из шелковых лоскутков. Незабудки, очень крупные и очень бледные… Но я не смею! – прервала она себя. – Может быть, придут родные, будут недовольны… Что я ему?

Ей вдруг стало печально. Она поднялась со скамейки и села на дерн, на песок, у самой могилы. Фиалки, темные, матовые, как бархат, были у самого ее лица. Мраморный профиль, теперь, под лучом вдруг проникшего сквозь ветви солнца, совсем стерся. Высокие острые решетки закрывали дорожку и другие памятники. Виднелся только наверху край дощатого забора и ясное небо над ним. Шарлотта, прислонясь головой к благоухающей могиле, смотрела на небо. Оно казалось ей таким близким, знакомым, похожим на голубое стекло в ее окне. И за ним, казалось ей, можно видеть другой мир, тихий, туманный и неизвестный.

IV

Когда отец ушел спать после обеда, Шарлотта робко и осторожно пробралась в большую «приемную» комнату. Ей предстояло трудное дело. Надо было найти номер могилы Альберта Рено. Шарлотта понимала, что иначе все ее вопросы о том, кто это, когда схоронен, часто ли бывают родные – не приведут ни к чему. Отец знал только номера.

«Решетка и крест, – думала Шарлотта. – Зимой трудно ставить памятники, весной – вряд ли, земля была бы разрыта, а там трава. Надо искать осенью».

В сентябре она еще сидела часто на крайней дорожке. Разве в самом конце? Но в сентябре ничего не оказалось. Она принялась за октябрь. Книги были тяжелые, громадные, тоненькая ручка Шарлотты едва переворачивала толстые листы с рядом имен и цифр. Как трудно! Нет, она никогда не найдет. Даже в глазах зарябило. Кроме того, Шарлотта беспрерывно оглядывалась, боясь, что кто-нибудь войдет и помешает. Она не знала, чего, собственно, боится, отец был, хотя вспыльчив, – добр, да и что за беда посмотреть в книги? Однако сердце ее сжималось, точно она воровски делала что-то запрещенное.

Вдруг в конце страницы мелькнуло знакомое имя. Каллиграфическим почерком отца было выведено: 20 Oct. Albert Reno № 17311.

Теперь работа была легче. Шарлотта сейчас же посмотрела в приходных книгах. Против номера 17311 стояло: «Прислано тридцать рублей. Фиалки».

Прислано! Значит, сами родные не были, а только прислали деньги. Все-таки отец что-нибудь знает. Верно, какие-нибудь очень богатые люди. А сами не навещают.

Шарлотта в глубокой задумчивости сошла на террасу и стала приготовлять обычный шестичасовой кофе. Вечер был совсем летний, теплый, мягкий. Ползучие растения еще не успели обвить столбы террасы, но купа малорослых, густых деревьев за цветником, беседка, зеленый забор – скрывали от взоров даже ближайшие кресты. Аллейка из подстриженных, распускающихся акаций вела вдоль главной ограды из кирпича к воротам, таким же красным кирпичным, высоким, с колоколом наверху. Там, под прямым углом, ее пересекала главная аллея кладбища. Но отсюда, с террасы, нельзя было видеть ни ворот, ни крестов. Сад казался простым садом.

Иван Карлович вышел заспанный, с крошечными глазами, с багровыми полосами на измятом лице. Неожиданно явилась сестра Каролина с супругом и полуторагодовалым мальчиком. Трехлетнее замужество согнало розы со щек Каролины. Она уже не хохотала, а стонала и жаловалась. Часовщик, за которого она вышла по любви, оказался человеком крайне болезненным, припадочным и угрюмым. Он сидел за кофеем зеленый, с убитым видом. Дитя от него родилось еще более зеленое и болезненное, готовое испустить дух при каждом удобном случае.

– Поверите ли, папаша, – говорила иногда Каролина с отчаянием, – не живу, а точно в котле киплю. Каждый день жду несчастья. Кашлянет он, вздохнет – ну, думаю, вот оно: готовься к несчастью. Ребенок тоже чуть жив: доктора у него семь болезней находят. Иной раз так сердце изболит, что думаешь: эх, уж скорей бы! сразу бы! Авось легче станет.

Отец не понимал жалоб и отчаянных желаний Каролины, делал строгое лицо, читал нравоучения, но безмолвная Шарлотта понимала. Она смотрела на часовщика, его зеленого сына – и радовалась, что не связана цепью любви с этими утлыми сосудами. Ее друзья были вечные, надежные, неизменные. Сегодня часовщик чувствовал себя лучше, произнес несколько слов, и Каролина казалась веселее. Она даже дала своему младенцу два бисквита.

– Что это, Лотхен, ты все молчишь? – обратилась она к сестре. – Слава Богу, ты здорова. Молодой девушке надо быть веселой, ей нужно общество.

– Ну, общество! – проговорил Иван Карлович. Он с детьми и дома всегда говорил по-русски и чрезвычайно любил говорить по-русски. – Мы знаем, что Лотхен нужно. Лета возмужалые подходят, это вполне натурально! Добрый муж, пара детей… Бледности этой сейчас же и меньше. Хе, хе, хе! Знаем кой-кого, кто на нас заглядывается!

Он подмигнул глазом, стараясь изобразить в лице лукавство.