Том 2. Студенты. Инженеры

— Ну, Артюша, миленький… А хочешь, я тебя познакомлю с итальяночкой?! Ну, слава богу, прояснился… Нет, серьезно, если хочешь, скажи слово — и она твоя. Я повезу вас в свой загородный дом, устрою вас там, и мы с Nicolas станем вас посещать…

Приятели вместе с публикой вошли в длинную, на сарай похожую залу театра и уселись в первых рядах. Взвилась занавесь, заиграл оркестр из пятнадцати плохих музыкантов, раздался звонок, и, как в цирке, одна за другой, один за другим выскакивали на авансцену и актрисы и актеры. Они пели шансонетки с сальным содержанием, танцевали канкан и говорили разные пошлости. Все это смягчалось французским языком, красивыми личиками актрис, их декольтированными руками и плечами и какой-то патриархальной простотой. Одна поет, а другая, очередная, стоит сбоку и что-то телеграфирует кому-то в ложу. Собьется с такта поющая, добродушно рассмеется сама, добродушно рассмеется публика, дирижер рассмеется, и начинают сначала!

— Твоя, — сказал Шацкий громко, когда итальянка подошла к рампе.

— Тише, — ответил Карташев, вспыхнув до ушей.

Взгляд итальянки упал на Карташева, и легкая приветливая улыбка скользнула по ее губам.

— Видел! — вскрикнул Шацкий.

— Тише, нас выведут…

Карташев замер от восторга.

В антракте Шацкий спросил:

— Кстати, знаешь, что ей сорок лет?

— Ты врешь, но если бы ей было и шестьдесят, я симпатизировал бы ей еще больше…

— Это легко сделать: подожди двадцать лет.

— Она вовсе не потому мне нравится, что она молода, красива и поет у Берга на подмостках. Напротив — это отталкивает, и мне ее еще больше жаль, потому что я уверен, что нужда заставляет ее… Разве пойдет кто-нибудь охотно на такую унизительную роль? Нужда их всех заставляет, но ее жаль больше других, потому что она милое, прелестное создание, ее мягкая, ласковая доброта так и говорит в ее глазах, так и просит, чтоб целовать, целовать их…

— О-го!.. одним словом, ты, как все влюбленные, потерял сразу и совершенно голову и с удовольствием взял бы итальянку себе в горничные.

— Дурак ты, и больше ничего! это богиня… я молился бы на нее на коленях.

— Ну, а что бы ты сказал, если бы увидал свою богиню на коленях гусара?

— Этого не может быть, не было и никогда не будет.

— Никогда?

— Ну, что ты спрашиваешь таким тоном, точно знаешь что? Все равно я тебе не поверю и только буду очень невысокого мнения о твоей собственной порядочности.

— Нет, я и не желаю сказать ничего. Я ее не видел, но из этого еще ничего не следует. С этого момента я буду следить за ней a la Рокамболь… Постой, вот отличный способ убедиться… Останемся до конца спектакля и выследим, с кем она поедет.

— Согласен.

— И пари: кто проиграет, угощает ужином. Я говорю, что она поедет не одна.

— А я говорю — одна.

Когда кончился спектакль, Шацкий и Карташев остались в вестибюле и долго ходили в ожидании.

— Идет! — сказал наконец Шацкий, заглянув в коридор.

У Карташева так громко забилось сердце, что он слышал его удары.

Итальянка, закутанная в простенькую ротонду, вышла из коридора, скользнула взглядом по Карташеву, на мгновенье остановила на нем свои приветливые темные глаза и, выйдя на подъезд, позвала извозчика.

— Подсади, — приказал Шацкий.

Карташев бросился к извозчику. Как в тумане, мелькнули перед ним ее бледное красивое лицо, ее выразительные глаза, его обдало каким-то особенным, нежным, как весна, запахом духов, его всего охватило безумное желание чем-нибудь выразить свой восторг — броситься ли под лошадь того ваньки, на которого она садилась, или поцеловать след ее маленькой калоши, кончик которой он успел заметить, подсаживая ее. Но он сдержал себя, и только когда итальянка проговорила своим певучим голосом: «Merci, monsieur», — он снял с головы шапку и низко поклонился.

Когда он поднял опять голову, итальянка уже отъехала.

— Миша, я умираю, — произнес Карташев, опускаясь на ступеньки подъезда.

— Едем скорей за ней, и ты еще раз ее высадишь.

— Нет, это будет пошло и нахально. Я не поеду, но я умру здесь, не сходя с места, потому что никогда ничего подобного я не испытывал.

— Да, она честная женщина, — сказал серьезно Шацкий, — и она уже любит тебя… Руку, мой друг, и едем ужинать.

— Едем. Но я умер, меня нет… Я остался на этом подъезде. Ты видел все?

— Все видел. Она любит тебя, и она будет наша.

— Моя, ты хотел сказать?

— Твоя, твоя.

— Миша, можно ведь за нее жизнь отдать?

— Можно.

— Стоит, Миша?

— Стоит, стоит.

— А заметил ты ее скромную ротонду?

— Все заметил. Едем ужинать…

Они взяли извозчика и поехали.

После ужина Карташев, которому было не до сна, спросил:

— Разве почитать еще? спать что-то не хочется.

— С удовольствием, — ответил Шацкий. — Едем ко мне и на всю ночь.

— Отлично! Какая глупая книга, а присасываешься к ней, как пиявка.

— Зачем, мой друг, ругать то, что доставляет нам удовольствие, — это уже неблагодарность.

— Согласен, — ответил Карташев. — Ну, а итальянка? Милая! Ах, Миша, я бы две жизни отдал за одно мгновение.

— Две сотенных.

— Миша, не говори таких пошлостей.