Том 2 Следопыт; Пионеры

— Да изгонит господь из его сердца такое самодовольство! Смирение и покаяние — вот заветы христианства, и, если не царят они в душе человека, тщетны его чаяния на спасение. Хвалить себя! И это в такую минуту, когда дух и тело должны слиться воедино, вознося хвалу создателю! Джон, ведь ты принял христианское вероучение, ты был избран среди множества грешников и язычников, и я верю — все это для разумной и благой цели. Отвергаешь ли ты суетное довольство своими добрыми делами, проистекающее от гордыни и тщеславия?

Индеец даже не взглянул на того, кто задал ему эти вопросы, и, снова подняв голову, заговорил тихо, но внятно:

— Кто посмеет сказать, что враги видели спину могиканина? Разве хоть один враг, сдавшийся ему на милость, не был пощажен? Разве хоть один минг, за которым гнался могиканин, спел победную песню? Разве сказал когда-либо могиканин хоть одно слово лжи? Нет! Правда жила в нем, и ничего, кроме правды, не исходило от него. В юности своей он был воином, и мокасины его оставляли кровавый след. В зрелые годы он был мудр, и слова его у Костра Совета не разлетались по ветру.

— А, он оставил свои языческие заблуждения, он перестал петь! — воскликнул священник. — Что же говорит он теперь? Сознает ли, что для него в жизни уже все потеряно?

— Ах ты, боже мой! Да он не хуже нас с вами знает, что конец его близок, — сказал Натти, — только он считает это не потерей, а, наоборот, большим выигрышем. Джон стал стар и неловок, дичи же по вашей вине нынче не очень-то много, да и пугливая она стала. Охотники помоложе его с трудом добывают себе на жизнь. Он верит, что отправится после смерти туда, где всегда хорошая охота, куда не смогут попасть злые и несправедливые и где он снова встретит свое племя. Это совсем не кажется потерей человеку, у которого руки даже и корзины плести уже не могут. Если есть тут потеря, так это для меня. Когда Джон уйдет, мне останется разве что последовать за ним.

— Его пример и кончина, которая, как я еще смиренно надеюсь, может стать славной, должна направить и тебя, Натти, на размышления о лучшем мире, — заговорил мистер Грант. — Но мой долг — облегчить путь для покидающей сей мир души. Настала минута, Джон, когда сознание того, что ты не отверг помощи спасителя нашего, прольет бальзам на твою душу. Не возвращайся к заблуждениям прежних дней, принеси грехи свои к стопам божьим, и бог тебя не оставит.

— Хоть слова ваши — сущая правда, да и в священном писании то же сказано, но с Джоном теперь ничего не поделать, — проговорил Натти. — С самой войны ему не доводилось видеть священника, а индейцы часто возвращаются к старым верованиям. Я так полагаю, что старику надо дать умереть спокойно. Сейчас он счастлив, я это по глазам его вижу, а такого нельзя было про него сказать с того самого времени, когда делавары покинули земли у истоков реки и двинулись к западу. Да, давненько это было, и немало повидали мы с ним черных дней с тех пор.

— Соколиный Глаз! — позвал могиканин. Казалось, в нем вспыхнула последняя искра жизни. — Соколиный Глаз, слушай слова своего брата.

— Слушаю, Джон, — по-английски ответил ему охотник, взволнованный таким обращением, и подошел поближе к индейцу. — Да, мы были братьями, и этого даже не выразить на твоем языке. Что ты хочешь сказать мне, Чингачгук?

— Соколиный Глаз! Праотцы зовут меня в страну счастливой охоты. Тропа туда свободна, и глаза могиканина снова становятся молодыми. Я смотрю и не вижу людей с белой кожей. Никого не вижу, кроме справедливых и храбрых индейцев. Прощай, Соколиный Глаз, ты отправишься в рай для белых вместе с Пожирателем Огня и Молодым Орлом, а я пойду вслед за своими праотцами. Пусть лук, томагавк, трубку и вампум могиканина положат с ним в его могилу. В путь он отправится ночью, как воин на битву, и ему некогда будет искать свои вещи.

— Что он говорит, Натаниэль? — с явным беспокойством спросил мистер Грант. — Предается ли он благочестивым размышлениям и вверил ли спасение души своей господу богу, оплоту нашему?

— Нет, он надеется только на Великого Духа, в которого верят индейцы, да на свои добрые дела. И, как все индейцы, думает, что снова станет молодым и будет охотиться и жить счастливо на веки вечные. Все цветнокожие верят в это. А вот мне так никогда и в голову не приходило, что я на том свете опять увижу своих собак и ружье, хоть и тяжко старику думать, что надо будет навсегда расстаться с ними. И потому я держусь за жизнь сильнее, чем следует старому человеку, перевалившему за седьмой десяток.

— Бог не допустит, чтобы человек, который был осенен крестным знамением, умер смертью язычника! — с жаром воскликнул священник. — Джон!..