Том 2. Проза

Почему именно я? Снять с меня нечего, на человека с большими деньгами я тоже не похож… И почему, обобрав меня, они не выбросили меня в кювет где-нибудь по дороге в аэропорт, как Они это обычно делают? Господи, да разве можно понять, что у дьявола на уме?

Руки, естественно, связаны, ноги, разумеется, тоже, потолок конечно же, белый, да не очень. Дом, похоже, деревянный. За городом или частный сектор. Что-то мне это напоминает. Что-то из недавно прочитанного…

Боже мой, ну, конечно же! То, что меня попросили прочитать в редакции, посмотреть, пойдет ли в номер… Дневники этого востоковеда, даже не востоковеда, блистательного дилетанта из офицеров: служба в Джунгарии, очарованность Китаем, потом семнадцатый год, гражданская, плен, даже не у красных, а какая-то дикая банда… И даже не дневники, а что-то вроде новеллы в форме дневника. То есть, не мог он писать дневник, лежа на полу со связанными руками. Или потом вспоминал в настоящем времени, или вообще из головы выдумал. Нет-нет, там была биографическая справка — в этом плену его и вывели в расход, офицера-то. В общем, странная штучка со странным концом. Недописанная, оборванная смертью. Обычный повествовательный прием, но ведь он-то умер взаправду. Вряд ли бандиты позволили бы ему дописывать последние строчки у мазаной стенки хаты. Да и темна была украинская ночь. Впрочем, чего не бывает…

Кстати, в соседней комнате кто-то есть. Я слышу звон чайной ложечки. Позвать или дождаться, когда сам придет? Вечная проблема пленников…

Что же он там делал, пока лежал на земляном полу хаты? Вспоминал какой-то трактат. Нет, не трактат, просто древнекитайский текст. Денди из Пажеского корпуса, презрев вшей, вспоминает древний текст, поди в подлиннике. Какое показное спокойствие! Наверняка, англоман. Хотя, чем это хуже, чем восстанавливать в памяти подробности своих грехопадений с различными особами или вспоминать с раскаянием, как у мамы был рак, а ты ни разу не сходил к ней в больницу?

А дрянь в соседней комнате все ходит и ходит. Любопытно, какая она из себя? Допустим, спившийся спортсмен в трикофане, бледные мускулы в рыжем пуху. Или блудный сын порядочного пролетария, серая, стертая личность из тех, что неприметно скользят как тараканы на задних планах сомнительных рестораций?

Черт, шея болит после удавки. Они еще и по голове чем-то треснули. Слишком уж сложно напрягать обычно такую ясную память. Все-таки попробуем. Это было письмо, да, именно письмо. Писал один ученый китаец другому ученому же китайцу же. Имена, разумеется, китайские, то есть запоминанию не подлежащие. Допустим, Гун Фы и Лянь Яо.

«Совершенномудрый Лянь! В эти страшные годы забвения Неба, когда все дороги Поднебесной заполонены толпами разбойников, я, безумец, направился на поклонение горе Тайшань. Удача поначалу мне сопутствовала и, невредимый, добрался я до области Лай на краю дубовых рощ Шаньдуна. Уже стемнело, когда я дошел до Заставы горных стрижей. Не залаяли собаки, не выбежали навстречу слуги с факелами. Застава казалась покинутой. Затявкал вдали лис. „Что за страшное место“, — подумал я, но холод и туман были непереносимы. Так я прошел ворота и толкнул дверь. За дверью, держа в руке глиняную плошку с коптившим салом, стоял старец, на вид древнее Пэн Цзу. Я приветливо засмеялся, чтобы прогнать его страх. „Кого я вижу! — сказал я. — Где твой фазаний суп? — ведь я страшно голоден“. Старец, увидев, что я один и без оружия, распростерся в поклоне и сказал слабым голосом: „Изволите шутить, благородный, унесли орланы всех фазанов. Угоститесь-ка супом Шань-нуна, как во времена Ся“».

Услышав учтивую и иносказательную речь, я полегчал сердцем и прошел за старцем внутрь. Там он усадил меня и поднес, рассыпаясь в извинениях, жидкую ячменную похлебку. Подкрепившись, я спросил у старца его мнение о временах. «Плохо, — ответил тот. — Я не вижу костров из книг, как во времена Цинь». Я был удивлен ответом старца и переспросил его. «Ученики Хань Фэя, — объяснил он мне, — боялись книг и совершенномудрых, потому что знали их силу. Лесные Деревья жгут книги, чтобы растопить очаг, и убивают ученых, чтобы снять с них халат». Задумавшись над словами старца, я начал устраиваться на ночлег. «Не страшно тебе одному среди злых людей?» — спросил я его. «Предоставь петуху быть стражем ночи, а кошке — ловить мышей». Я заснул.

И я тоже заснул. И вспоминал во сне. Сон оборвался от близких шагов. Я приоткрыл глаза, стараясь не выдать себя. Вокруг меня ходил мальчик лет четырнадцати. Телогрейка, бритая голова, мрачный уголовный взгляд исподлобья. Вот так вот. Дети на службе организованной преступности. Весьма приятно. Не заметив моего пробуждения, мальчик сутуло вышел в дверь и притворил ее. Что ж, сотникам красных кхмеров тоже было по четырнадцать. Лучше уж думать про Китай.