Том 2. Проза

Один из ранних фрагментов утверждает: «Я видел тех, кто спрятан за дверями». Слово «дверь» можно воспринять и в прямом значении, но для адептов очевидно, что «двери» — суть зеркалá. За каждым зеркалом спрятан, вывернутый наизнанку, тот, кто в него смотрится. «Алексей Цветков» видит свое затаившееся отражение и вправду отчетливо. Это заметно по таким его фрагментам, как «Эпидемия» или «Близнецы», особенно по первому, где именно к исчезновению языка (и обозначаемого им бытия) и ведет заражение. Но в «Близнецах» зато рельефнее схвачена репродуктивная сущность творчества: вирус размножается репликацией и каждый из тех, кто прочтет эту книгу, — уже «Алексей Цветков».

С каждым сказанным и написанным словом носитель будет выделять фрагменты чужеродного кода.

ИММУНИТЕТА НЕТ НИ У КОГО.

2002

Ренегаты гламура

1. Разбить витрину изнутри

Агрессивной породе приматов из рода Homo свойственно отсчитывать эпохи от разрушения какого-нибудь крупного архитектурного сооружения: Вавилонской башни, Бастилии, Берлинской стены или небоскребов WTC. Такова человеческая природа: ломать, как известно, не строить. Первое гораздо увлекательнее. Для нас, поневоле слезших с дерева, любой дом со временем становится клеткой. Даже если в нем светло, тепло и много бананов.

Победив в семидесятилетней войне, западный мир остался, в известной степени, наедине с собой. Новые оппоненты, какую бы опасность они ни представляли, не могут справиться со старыми. Хотя бы потому, что тянут не в будущее, а в прошлое. Поэтому все нерастраченные разрушительные силы обитателей клетки «люкс», — которая в современном гуманном варианте имеет вид заваленной товарами и освещенной огнями рекламы и мерцанием мониторов стеклянной витриной, — обратились на саму среду обитания.

Разумеется, самокритика всегда существовала внутри того, что именуют «современной цивилизацией». Но перед лицом общего врага острота ее часто сглаживалась страхом предстать в его глазах слишком слабыми и неуверенными в себе. В новой ситуации, когда, по словам одного из героев этого очерка, французского писателя Фредерика Бегбедера, «Первый мир дохнет от обжорства, второй — от зависти, а третий — от голода», страх не то чтобы исчез — вместо одного источника он теперь питается тысячами причин. Конкретный страх превратился в абстрактный, а от абстрактного страха — один шаг до страха панического.

Лучше всего это многообразие страхов отражается на экране голливудского кинематографа: если тридцать лет назад в девяноста случаев из ста миру грозил ядерный кулак Москвы, то теперь вирусы, инопланетяне, террористы, зомби и астероиды атакуют человеков со всех сторон с рвением голодной комариной стаи, у которой нет ни вождя, ни знамени.

Никогда еще за всю новейшую историю белой расы ощущение «вывиха времени» не было такой популярной, если не сказать банальной эмоцией для огромного количества людей — причем совсем не обязательно невротических интеллектуалов или профессиональных смутьянов. Проявляется это ощущение по-разному — и в виде энергичного, но, по сути, аморфного движения антиглобалистов, и в виде одержимости поп-культуры апокалиптическими сюжетами — да и пресловутая политкорректность, если задуматься, по сути сводится к пораженческой в моральном плане позиции «делайте, что хотите, только нас не трогайте». И, разумеется, в том, что пишут писатели. Не все, конечно, а те, которые ставят под сомнение радости жизни в клетке-витрине, а иногда даже призывают разбить стекло изнутри, не дожидаясь, пока это сделают снаружи обитатели менее комфортных клеток.

Таких писателей немало, и ряды их, судя по всему, растут. Пишут они по-разному и на разных языках, их объединяет не столько какая-то общая литературная школа, сколько общее ощущение пленников «человеческого зоопарка». Читатели одного из них неизбежно приходят к другому. Да и сами они все время ссылаются друг на друга — Бегбедер на Уэльбека, Уэльбек на Эллиса, Эллис на Паланика и так далее.

Вот, пожалуй, об этих четырех именах и стоит поговорить — не в последнюю очередь потому, что главные их книги уже вышли или вот-вот выйдут на русском, их читают и обсуждают обитатели нашей клетки, споря о том, в какой степени мы способны разделить их недовольство банановым раем.

2. Банда четырех

Брет Истон Эллис, Чак Паланик, Фредерик Бегбедер, Мишель Уэльбек. Что общего между ними — двумя бравыми американцами с Западного побережья и двумя невзрачными французами? Между профессиональным писателем и автомехаником, преуспевающим креативщиком и несостоявшимся агротехником? Что общего между шизоидным стилем Эллиса, кинороманами Паланика, балансирующим на грани бульварной журналистики Бегбедером и тягучим, как какой-нибудь Селин, Уэльбеком?