Роберт спит. Во сне он видит бога Бафомета с эректным пенисом, играющим на органе в церкви; голые монахини сладострастно месят раздувальные мехи. «Какая чепуха, – думает он во сне, – ведь Бога нет».
– А я есть, – пищит мышиный голос, или это пищит половица.
Роберт просыпается. Тонкая дудка пастуха раздирает воздух. Сегодня праздник, вечером, о мука, предстоит проповедь. Однако кощунственная мука оставила его.
Горько-иронически он раскрывает требник.
В маленькой церкви тесно. Странное любопытство и некоторые слухи привлекли необычайное количество слушателей. С возвышения, комического в таком ярко крашенном и тесном помещении, Роберт говорит проповедь:
– Ничего не ищите, братья мои, нет смысла умножать книги – и постоянное размышление утомляет тело, и все есть суета, ибо поняли мы, что человек не может найти никакой причины всего, что творится под солнцем, и чем больше он будет трудиться, чтобы раскрыть это, тем меньше найдет он. Ибо видите, Экклезиаст-праведник погибает от своей праведности, а непутевый долго живет своими обманами…
И дальше в этом духе он говорил о суетности познания, подразумевая религию, но слушатели думали, что о грамоте речь. Вообще, крестьяне понимали мало, многим даже понравилось, а сестра Вероника сказала:
– Сегодня он был неинтересен.
– Ест, вероятно, мало, худой весь.
– Полноте, это все от книжек.
Затем сестры отправились в кладовую.
– Кто Ты, скажи, и Ты ли создал этот океан боли или в Тебе – свете – есть темное основание, природа Твоя, и Ты не всесилен. Ты подчинен Року, Ты слаб. Ты нежен – Тебя не существует.
Или, не могучи создать Тебя, то, что всегда рвалось к Тебе, только в нас обессилев, в нас создало идею Твою, как обессилевший, умирающий только во сне видит победу. Тогда Ты прекрасен. Ты слаб. Ты нежен – Тебя не существует.
Или, превзойдя себя, она наделила нас таким возвышенным сердцем, такой идеей, которая сделала для нас невыносимым зрелище матери-природы. Но не все ли равно, мы ли сон Твой, оживший на мгновенье, или Ты в нас есть мгновенно живущий, вовеки готовый рассеяться. Ты слаб. Ты нежен – Тебя не существует.
Роберт: Ты – дьявол. Ты хочешь обладать Терезой, заглушить раскаянья, преступить обеты.
Голос: Ты – дьявол. Ты хочешь разлучить любящих, вызвать сомнение, сковать живое дыханье земли.
Роберт: Ты – дьявол.
Голос: Ты – дьявол.
«Боже, Боже мой! – мечется измученный. – С любовью или против любви. Любите друг друга! Нет!»
С утра, вставши, Роберт кощунствует: «Бога или нет, или Он – жестокость».
Кощунствует, а не глумится, потому что верует он.
Он глумится, мысленно перевирая службу, он делает частые ошибки.
– Какой у него бодрый вид, – говорит сестра Вероника.
Однако на следующий день она, хорошо знающая службу, дивится новизне латинского произношения, иногда ей кажется, что она слышит какую-то тарабарщину. Подымая чашу, Роберт говорит:
– God est satanis escrementatis amor destructione.[59]
– Amen![60] – отвечают монахини, ничего не разобрав.
В сакристии Роберт нарушает естество. Все чаще и чаще Роберт, избегая Терезы, нарушает естество; после этого наступает ослабление, тупая боль в сердце, помрачение мыслей, сон. Нарушение естества влечет за собою похудение, нервность, неспособность к умственному сосредоточению.
Роберт хирел на глазах, он кашлял, кашлял и читал, ел яблоки и предавался одиночному пороку, от слабости он еле держался на ногах.
Так, раз ночью тихо отворилась дверь и в комнату вошел кто-то и, беспорядочно целуя его, забрался в его кровать.
Странная немая сцена. Тереза обнимает отталкивающего ее Роберта, который, наконец, сдается, позволяет ей, и она целует, согревает его, прижимается к нему, желая пробудить его.
«Да и вправду ли, – вдруг думает Роберт, руки его покрываются холодным потом и сердце нестерпимо стучит, – да и вправду уехать, ожить, да успокойся ты», – но измученное тело не успокаивается.
– Бедный Роберт! – целует его Тереза.
Но тело его отказывается повиноваться, иногда даже, кажется, оно немного пробуждается к жизни; тогда Роберт ее обнимает, но тотчас же выясняется, что телу вовсе не до этого.
Тереза ничего не понимает. Роберт отворачивается к стене и кусает себе руки; тогда Тереза, обнимая его не то по-матерински, и не то по-детски, успокаивает его, но бедный Роберт вне себя, он, быстро шепча, прогоняет ее.
Тереза исчезает. Роберт мучается и мечется; зажегши свет, он одевается, рвет первые попавшиеся книги, вынимает чемоданы.
Утро настало. Шатаясь из стороны в сторону, Роберт в исступлении идет в церковь.
Почуяв недоброе, сестры думают уже отменить служение. Однако оно начинается и до половины доходит как будто нормально, даже слова служения произносятся правильно, однако плечи аббата как-то странно подпрыгивают по временам и передергиваются.
Всем ясно, что так не может продолжаться. Поднимая причастие, священник вдруг как-то странно ломается пополам, роняет, почти бросает его на престол и, поворачиваясь, кричит:
– Это не ваш Бог, а вот ваш Бог!
Роберт показывает им то, что считает их богом.