Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу

Однажды, вернувшись домой на рассвете. – вероятно, от актрисы, принявшей его в число своих поклонников, он проснулся очень поздно. «Ушла Шарлотта Осиповна гулять?» – спросил он Ивана Антоныча, когда тот принес ему чай. Madame Lenoir уходила около этого времени. – часу во втором, – гулять с Надеждою Викторовною. Но дел по хозяйству было много, она не могла соблюдать большой правильности во времени этой прогулки: раньше, позже, как удастся. – «Не знаю, а кажется, еще не ушла. Пойду, взгляну». - отвечал Иван Антоныч. – «Не трудитесь, пойду, увижу сам, не велик труд. Я только так спросил, думал, что знаете». - сказал Виктор Львович; Иван Антоныч занялся осмотром платья, приготовленного барину к выезду, хорошо ли вычищено; а он выпил чашку и пошел к дочери. – «При madame Lenoir я был хорошим отцом. – заметил он: – Помнил о детях». Дочери не было в комнате, сидела одна Мери и шила что-то. – конечно, встала при его входе. – «Здравствуйте, Мери. А Шарлотта Осиповна с Наденькою, должно быть, ушли гулять?» – «Ушли, Виктор Львович». - отвечала она. – ему показалось. – будто несколько задыхаясь. Он взглянул на нее хорошенько: она стояла бледная, и ему показалось, будто ее губы и руки дрожат. – «Да вы нездорова, Мери?» – «Да, Виктор Львович». – «Что с вами, лихорадка?» – «Да, Виктор Львович». – «Идите же в свою комнату и приляжьте, и попросите, чтобы съездили за медиком». – «Очень хорошо, Виктор Львович». - сказала она и пошла. – сделала шаг, и пошатнулась. Он подхватил ее под руку, чтоб не упала. Рука была ни холодна, ни горяча: что за чудо, нет ни ознобу, ни жару, а вся дрожит и пошатнулась. – какая ж это лихорадка? – «Да это не лихорадка, Мери. Что вы чувствуете?» – «Я ничего не чувствую. Виктор Львович; покорно благодарю; я сама дойду, не ведите меня». – А сама дрожала больше и больше. – «И голова не болит, Мери?» – «Не болит, Вик…» – и не договорила, ноги подкосились. Он подвел ее к постельке Надежды Викторовны. – это было ближе всего. – усадил; – «Да что ж это с вами, Мери?» – «Ничего, Виктор Львович, не беспокойтесь. Это ничего. Я только испугалась». – «Чего же вам было пугаться? Нечего. Вы были, должно быть, расстроена чем-нибудь?» – «Нет, Виктор Львович; я ничего. Это так». – «Нет, я вижу, вы чем-то расстроена, Мери. Я скажу Шарлотте Осиповне, она поговорит с вами». – «Не надобно!» – воскликнула она. – «Вы боитесь Шарлотты Осиповны? Что ж это такое, Мери? Хорошо, я не буду говорить ей. А меня не боитесь?» – Она молчала, вся дрожала, сердце билось под корсетом, будто хотело разорвать его. – «Посидите же тут, Мери, отдохните, постарайтесь успокоиться». - сказал он и пошел, рассудив, что тут не место исповедывать ее: каждую минуту может войти какая-нибудь служанка в комнату madame Lenoir, – это рядом, – за какой-нибудь вещью, приготовленною по хозяйству. – за каким-нибудь столовым бельем, или мало ли там у них этаких надобностей и вещей? – Он вернулся в свои комнаты и отправил Ивана Антоныча из дому с поручением, какие первое вздумалось. Теперь здесь никто не помешает: другие слуги не суются без надобности, когда им сказано: «Я занят, не входить; кто приедет, меня нет дома». - у одного Ивана Антоныча привилегия входить в его спальную и кабинет, как взбредет фантазия взглянуть в десятый раз, все ли в порядке, и нельзя ли еще прибрать что-нибудь, не найдется ли где пылинка.

Виктор Львович рассудил, что должен поговорить с Мери. С нею что-то странное: опасение, огорчение. – что-нибудь такое, какая-то внутренняя борьба. Чтоб она затеяла какую-нибудь шалость, этого не может быть: очень умная и совершенно скромная девушка. Но увлечение, это очень может быть. Такие лета. Конечно, лучше бы попросить madame Lenoir поговорить с нею. Но когда она так вскликнула «Не надобно!» – И правда. У женщин всегда готовы выговоры. И притом же, хоть Мери и привыкла к Шарлотте Осиповне и любит ее, но все-таки Шарлотта Осиповна – чужая. Он – свой. Лучше поговорить с нею ему.

Это была его обязанность. Он всегда, со всеми, служившими у него, честно исполнял, насколько видел и мог, – честно исполнял обязанность быть опекуном, советником, другом людей, служивших ему. Он не мог не исполнять этого долга: таковы издавна были чувства Илатонцевых. Он не хотел быть недостойным своего отца, деда. И если б мог забывать свою обязанность, то не относительно Мери. Ее семейство десятки лет с полною преданностью служило роду Илатонцевых. Ее бабушка была его нянька; ее отец и мать, умирая, просили передать ему, что оставляют сироту на его попечение, и имели полное право требовать от него заботливости о ней. И она сама так ухаживает за его дочерью, радуется не нарадуется на его дочь; и такая умная, милая, хорошая девушка.