Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу

Я подумал, не уловка ли это, не отлагает ли она разговор; чтобы прежде переговорить с Виктором Львовичем, и пошел к нему, по какому побуждению, сам не знаю. Неужели только по мелочному самолюбию, чтобы думать: «О нет! когда я раз понял, что хитрят со мною, я не дам перехитрить себя. Вероятно, вы будете говорить, Марья Дмитриевна, что еще не виделись с Виктором Львовичем после нашего объяснения. – я буду знать, правда ли это». – Или в самом деле мне казалось, что для разговора с нею мне надобно хорошенько всмотреться в Виктора Львовича. – знать, до какой степени велика ее власть над ним? – Мне казалось, что меня ведет к нему эта серьезная надобность. Так или нет, но я пошел к нему. Он читал газеты. – «Не хотите ли играть в шахматы, Виктор Львович?» – «Я никогда не прочь от шахматов, но я не ожидал, что вы захотите, а то сам позвал бы. Я думал, вы сильно занят, вы не выходили обедать, велели подать к вам в комнату». – Он был в хорошем и разговорчивом духе. – он уже и вчера был в таком духе со мною, не боялся меня, не конфузился. – «Я только сказал слуге, что я занят; я был не занят, а расстроен. Сильно расстроен. – огорчен. – тем, что узнал ныне поутру от Марьи Дмитриевны». – Он осовел. – раскрыл рот, закрыл, не сказавши ничего. Покраснел. «Вы думали, кажется, что я узнал это еще третьего дня вечером, от Зинаиды Никаноровны Дедюхиной, и должно быть, вы так передали Марье Дмитриевне, потому-то, вероятно, она и избегала меня. – потому-то, когда я наконец нашел ее ныне поутру, мы с нею очень долго не могли понять друг друга»: – «Но неужели вы не знали до сих пор? Как же. – мне показалось, когда вы говорили со мною по приезде от Дедюхиной, вы намекали на это». – «Не мог намекать. Вы полагали, что она узнала и сказала мне, потому вы и находили в моих словах смысл, которого не было у меня в мыслях». – «Да, теперь вспоминаю, вы не сказали ничего об этом. – и вы казались сердитым, ушли, сказавши коротко, что Дедюхина оставит меня в покое. – вы казались такой сердитый. – я не мог сомневаться, что вы узнали все. Так я и сказал ей». – «А на другой день вы увидели, что я нисколько не угрюм с вами, и подумали, что после первой досады я примирился с этим?» – «Да. Но она была уверена, что не примирились. – и еще не примирились?» – «Не умею ничего сказать вам. Прежде я должен поговорить с Марьею Дмитриевною». – «Но вы говорите, что ныне утром у вас уже был разговор с нею?» – «Да. Но она полагала, что я знаю, чего еще не знал, и мы долго не могли понять друг друга, от этого разговор вышел чрезвычайно тяжелый для меня. – для нее еще более мучительный. – с нею сделалась истерика, она убежала и должна была лечь». – «Она больна?» – Он побледнел, вскочил, засуетился. Я должен был схватить его, чтоб удержать. – «Если не пускаете меня, то и в самом деле я должен сидеть смирно, не показывать виду, что она дорога мне. – если не пускаете меня, идите к ней. – узнайте. – скажите мне, успокойте меня». – Я насилу растолковал ему, что по всей вероятности это было только изнеможение и пройдет, если еще не прошло. – Но он все- таки вытребовал, чтобы я сейчас пошел к ней, узнал, сказал ему.

– А Машенька моя уже встала, ушла в сад. – и говорит, что напрасно не хотела говорить с вами, что для нее лучше будет поговорить; но только еще не велела звать вас, сказала, что зайдет ко мне, скажет, когда позвать вас. – должно быть, прежде хочет хорошенько освежиться воздухом. – сказал Иван Антоныч. Я пошел в аллею, которая извивается по берегу большого ручья. – в ее любимую аллею: я угадывал, что она там. Она была там. Она шла, опустив голову, она была все еще несколько бледна. Увидевши меня, она покраснела, но гордо выпрямилась и подняла на меня смелый взгляд.

– Я рассудила, что напрасно отказалась говорить с вами. – это была слабость: мне нечего стыдиться. Но я не хотела, чтобы вы пришли сюда так рано: я видела в зеркало, что я все еще немножко бледна. – я не хотела, чтобы это располагало вас к состраданию. – я не хотела эффекта. – и я опасалась, что я покраснею. – как и покраснела. – я не хотела, чтобы вы видели и это, потому что это слабость, которой я стыжусь: не должно краснеть ничьего взгляда, когда чувствуешь, что не сделано ничего дурного, как бы ни судили другие. Я хотела подождать сумерек, чтобы вы не видели ни бледности моей, ни напрасного стыда. Но вы пришли раньше. – и увидели. Все равно. Или тем лучше. Я хотела, чтобы вы не видели, как я слаба. – но пусть вы видите меня такою, какова я. Тем лучше: перед вами мне тяжело притворяться. – Вы видели Виктора Львовича? Что сказали вы ему? На что он согласился?

– Я видел его. – но ничего не говорил с ним, кроме того, что сказал о нашем разговоре поутру. Я сам не знаю, зачем я пошел к нему: затем ли, что думал, вы хотите условиться с ним и за этим откладываете разговор. – или затем, чтобы видеть, как велика ваша власть над ним. Но я…