Том 2. Повести и рассказы

Может быть, как раз в этот миг под плоскостями проносится ледовый приют экспедиции «Беринга», и там, внизу, люди с отчаянно забившимися сердцами слышат над собой рев моторов, кричат, подают сигналы, ожидая избавления. Но ни они не видят самолета, ни самолет не видит их. Можно десятки раз пролететь над самым лагерем и даже не увидеть твердой поверхности, на которую можно сесть.

Он опять нагнулся к трубке.

— Возвращаемся… Будь проклят этот туман… Дай сигнал Блицу.

Саженко нажал кнопку. Укрепленная над кабиной лампочка замигала.

— Передавай: пойдем верхом. Не хочу болтаться в простокваше.

Саженко морзил. Мочалов вытянул ручку на себя.

Задирая нос, самолет набирал высоту.

600… 900… 1300… 1700… 2500.

И сразу, словно с размаху ударили по глазам, полыхнуло блеском и светом. Густо-синее, с лиловым отблеском небо, низко висящее солнце и глубоко внизу рыхлая, рыжевато-грязная вата облаков.

— Другая музыка, — услышал он в наушниках голос Саженко, — лети куда хочешь!

Мочалов бежит по площадке, задыхаясь, сжимая кулаки. Как это могло случиться?

Самолет Блица стоит, задрав к небу хвост. Край правого крыла, вспахавший снег, подвернут беспомощно и мертво, как у подбитой птицы. На снегу мелкие обломки нервюр и обрывки ткани плоскости. Двое людей у самолета держат под руки третьего. От бега и волнения Мочалов сразу не видит — кого. Только подбежав вплотную, узнает обескровленное лицо Блица, с опущенными веками и красной струйкой у подбородка.

Штурман Доброславин испуганно смотрит на подбегающего командира. Механик Девиль держит у подбородка летчика намокающий темным платок.

— Что? Что же это? — кричит Мочалов, набегая на группу.

Левой рукой он прижимает бок кухлянки. Сердце под мехом гудит, готовое вырваться наружу.

— Вот… понимаешь, — Доброславин растерянным жестом указывает на Блица.

— Ни черта не понимаю, товарищ командир, — бешено обрывает Мочалов.

Его душат ярость и негодование. Угробить самолет при посадке на приличной площадке, при сносной видимости! Угробить, когда самолет может понадобиться каждую минуту! Что тут понимать? Он вне себя. Ни безжизненная бледность Блица, ни взмокший кровью платок не действуют на него отрезвляюще.

— Блиц! — жестко окликает он.

Блиц медленно подымает вздрогнувшие веки. Взгляд его мутен и бессознателен. Он видит и не видит. Может быть, не узнает.

— Блиц! Что у тебя случилось?

Блиц отводит поддерживающие его руки Доброславина, с трудом выпрямляется и подносит руку к шлему. Голос его глохнет в стиснутых губах.

— Товарищ командир звена. При посадке самолет скапотировал. Разбит винт… сломана левая плоскость.

Он стоит и пошатывается… вот-вот упадет, и Доброславин держит руки наготове за его спиной. Мочалов спрашивает беспощадно и прямо:

— Что же именно? Как назвать в донесении? Поломка или авария?

Сжатые губы Блица вздрагивают. Он опускает глаза. Бросает отрывисто:

— Авария!

И сплевывает на измятый снег сгусток крови и крошки выбитых зубов. Глаза заволакиваются пленкой, и, шатнувшись, Блиц падает, подхваченный руками Доброславина и Мочалова.

И уже не командирским, а заботливым и взволнованным голосом Мочалов говорит штурману:

— Осторожно… Может быть, у него перелом. Сейчас же в больницу.

Штурман, Девиль и подбежавший вслед за Мочаловым Саженко на руках несут Блица. Мочалов отходит в сторону, нагибается, как будто ищет что-то на земле. Найдя, выпрямляется. Подошедший от самолета Митчелл с изумлением видит, что пайлот жадно ест большой комок снега, а на ресницах у него стынут хрусталики.

Митчелл тихо отходит в сторону.

12

Второй раз самолет идет по пройденному уже пути. Но сегодня нет тумана. Желтое солнце ползет над белой пустыней, и по снегу скользит зыбкая распластанная тень самолета. Он одинок в этом полете.

Мочалов смотрит вниз. Лед плохой, крупноторосистый. Это видно по длинным косым теням от выступов льдин, лежащим на снегу. Кое-где темнеют разводья, змеи трещин, извиваясь, уползают к горизонту. Местами на льду темные пятна. Их легко принять за группу людей издали. Несколько раз Мочалов уже ошибался. Сейчас лучше бы снизиться и идти бреющим полетом над самыми льдами, но тогда потеряешь кругозор. При двух самолетах поиски значительно облегчились бы. Можно ходить вдвоем параллельными курсами, держась в трех — пяти километрах друг от друга, и просматривать местность в обе стороны. А теперь приходится держаться на высоте, суживая спирали. А лагерь где-то совсем близко, судя по счислению.

— Эх, Блиц, Блиц, — вырывается у Мочалова, — как тебя угораздило.

Блиц лежит сейчас в больнице с треснувшей челюстью и вывихнутой рукой. Но его не так мучит физическая боль, как сознание аварии. Он нервничает, не спит, плачет. Это его первая авария, и он переживает ее мучительно. Особенно потому, что авария произошла в минуту, когда выход из строя самолета вырвал половину шансов на победу.

Окончательно придя в себя, он рассказал, что его ослепило блеском снега и дымкой, он просчитался в расстоянии до земли. Самолет клюнул носом и скапотировал.