Том 2. Повести

Сорвал Марьянский ромашку, выпрямился и видит: через кусты крыжовника, по грядкам и цветам мчится к нему что есть духу Эржика.

— Спасайтесь! — прошептала она, подбежав.

— Спасаться? Куда? Почему? Не понимаю. А девушка, ломая маленькие руки, умоляла:

— Не теряйте времени, ради бога! Уходите! Вот сюда, через калитку! Вы попадете прямо в дом Планже. Да быстрее же! А там вы уже спасены.

Но Марьянский и с места не тронулся, да и не смог бы — так велико было его удивление. Поэтому он, как был, так и остался стоять, изумленный, ничего не понимающий; ноги его словно вросли в землю.

Эржи тут уж притопнула ножкой и совсем по-военному объявила:

— Идите! Я так хочу. Я приказываю вам!

— Но, мадемуазель! Я не понимаю, — бормотал Марьянский. — Что случилось? Почему вы прогоняете меня?

Девушка наклонилась совсем близко к Марьянскому (чтобы не слышали игроки в карты) и, пьяня его своим дыханием, прошептала:

— Жандармский комиссар приехал! Марьянский пожал плечами:

— Какой комиссар? Ничего не понимаю. Чего он хочет?

— О вас справлялся, — дрожа всем телом, проговорила девушка. — Я затем и прибежала, чтобы спасти вас.

— От чего?

— От поимки, несчастный! О, все кончено. Он уже здесь.

Она прислонилась, полумертвая от страха, к дереву и посмотрела на Марьянского с таким отчаянием, что у того заколотилось сердце.

Через садовую калитку к ним действительно приближался жандармский офицер в традиционных штанах со множеством пуговиц по швам, коротком мундире, тоже изобиловавшем оловянными пуговицами, и с орденской перевязью и журавлиными перьями на шляпе — одним словом, отличной одежде, позволяющей разбойникам примечать своего врага еще издали.

Жандармский офицер направился прямиком к играющим в карты. Марьянский же сам пошел ему навстречу.

— Я ищу господ Кёрмёци и Марьянского, — начал жандарм.

— Чем можем служить?

— Я жандармский комиссар комитата Хонт. Вчера я изловил Сурину.

— Ну, этому я не удивляюсь, — проворчал Кёрмёци. — Осенью старик всегда сам отправляется на зимние квартиры. Или, может быть, он просил что-нибудь нам передать?

Комиссар кивнул головой и сообщил на неподражаемом официальном языке, что «у вышеназванного разбойника Сурины при обыске были обнаружены двести пятьдесят форинтов в австрийской валюте, о коих деньгах арестованный утверждал, что якобы похитил их вчера во время свадебного пира, вытащив из голенища сапога, принадлежащего господину управляющему, а вместо денег вложил туда смятую бумагу; в целях проверки этого маловероятного утверждения я, комиссар, осведомившись о вашем, господа, местопребывании и будучи движим служебным усердием, немедленно принял меры для осуществления данного посещения…»

Старик Кёрмёци живо вскочил на ноги.

— Все, до последнего слова, — истинная правда. Это мои деньги, — вернее, наши: моего племянника Михая и мои. Правду сказал Сурина. Я же всегда говорил, что он — человек честный.

И Кёрмёци горячо пожал руку комиссару;

— Спасибо за беспокойство. Захватили с собой денежки-то?

Но тот только иронически ухмыльнулся и пояснил, что «поскольку изъятую валюту еще вчера передал в качестве депозита в комитатскую казну, из каковой получение означенной суммы связано с большими трудностями, нежели от преступника Сурины, ибо установление права собственности на упомянутую сумму денег может произойти лишь после заведения протоколов, проведенных в установленном порядке допросах, а посему просит извинения за причинение беспокойства». Жандарм простился, пожав руку Марьянскому и Кёрмёци, пожелав последнему удачи, изящно поклонился барышне, звякнул шпорами и удалился.

Старый Кёрмёци покачал головой и, сердито ворча, констатировал:

— Весь комитат — шайка злодеев. Разве это по совести, когда человеку отказываются выдать его же собственные деньги?!

Его тут же поддержал Борчани:

— Придется тебе десять, двадцать или еще черт знает сколько заявлений подавать — и все с гербовыми марками. Я-то уж знаю, дружок, это государство. Пиявка! Однако иди же садись! Продолжаем! Кто сдает?

Эржике стремительно подошла к Марьянскому и пренебрежительным тоном спросила:

— Вот как? Значит, вы — не переодетый разбойник?

— Конечно, нет, — рассмеялся Марьянский. — Теперь я начинаю понимать. Так вот что вы подумали? Ха-ха-ха!

— Да, — подтвердила девушка, — но я ошиблась. — И она бросила на него полный сожаления и разочарования взгляд, который явно говорил: «Выходит, вы — самый заурядный человек, сударик!»

Она повернулась и, равнодушно размахивая руками, удалилась из сада в комнаты — делать тетушке примочки.

* * *

Беспокойные ученые в последнее время заняты поисками некоего шестого чувства (хотя мы и с нашими-то пятью никак не можем справиться). Не дай бог, если они и в самом деле его разыщут!