Том 2. Повести

— Слышу, братец, не глухой. Да ты садись, садись! Все понимаю, — я ведь не осел. Даже одобряю, что вместо ада ты выбираешь женитьбу, потому что женитьба все же хоть и не намного, а лучше ада. «Букашечка», говоришь, продается? Надо брать. Конечно, надо брать. За тридцать тысяч отдадут? Значит, нужно найти невесту с тридцатью тысячами. Очень хорошо. Я не стану чинить тебе никаких препятствий. Отличное имение «Букашечка». Вполне заслуживает какое-нибудь другое название, скажем «Ромашечка». Очень уж красив этот цветок на шляпе или, скажем, на ментике. Нет, я совсем не против, только вот ведь в чем дело… Ты в зеркало-то хоть изредка смотришься?

Михай Марьянский рассмеялся в ответ.

— Разбилось оно у меня, а нового я до сих пор никак не соберусь заказать.

— Знаю. Потому что ты неряха и скряга. Каждый грош в свою «Пальфу» вкладываешь, все в нее, обжору ненасытную, пихаешь. Хорошо еще, хоть не шафраном да не лилейными лепестками ее удобряешь. А то, может быть, твоя землица такому утонченному корму еще больше обрадовалась бы?

— Смеетесь, дядюшка?

— Да нет, просто я иногда раздумываю о ваших новых способах хозяйствования. Впрочем, не об том сейчас речь. А о том, что нет у тебя, Михай, дома зеркала. Так вон у меня на стене висит одно. Поглядись-ка в него, братец!

— Ну и что? — с кислым видом спросил Михай.

— Разгляди-ка повнимательней свою физиономию и скажи: найдется ли где-нибудь такая дура, которая согласилась бы дать за эту образину тридцать тысяч форинтов? Ты же выглядишь лохматым медведем!

— Что же мне теперь делать?

— Первым долгом отправляйся в переднюю и вели моему гайдуку Матяшу постричь и побрить тебя. А после этого возвращайся. Я досмотрю на тебя при свете, возле окна, и скажу: будет «Букашечка» твоя или нет.

И бедному Михаю Марьянскому не оставалось ничего иного, как разыскать гайдука Матяша, а тот в свою очередь разыскал свою бритву (щербатую, черт бы ее побрал, не меньше, как в трех местах), попросил у ключницы Жофи мыла, а у Деметера — ножницы (те, которыми он стрижет овец) и через полчаса сделал из господина Марьянского такого красавчика, что, когда он снова вернулся к дядюшке Петеру, тот руками всплеснул от удивления:

— Ух, тысяча чертей! Так ведь ты и дочку Борчани, чего доброго, сможешь получить в жены!

— А кто она, эта дочка Борчани?

Дядюшка Петер поднял брови, голову же отпустил на грудь, словно целиком уйдя в воспоминания:

— Ох и красавица же была ее мать — рафаэлевская мадонна!

— Все это хорошо, но не матушку же ее прочите вы мне в жены, дядюшка?!

— Молчи, дурень! Мать ее ушла от мужа. Женщина, что горшок — чуть тронешь, а он уже и треснул. Наверное, она и умерла уж. А вот дочка после нее осталась. Живет со своим отцом в Шельмеце. Отец ее — мой однокашник. Сейчас он член опекунского совета. Давно я его, правда, не видел. Лет, верно, пятнадцать. Маленькая Эржи с тех пор уж вырасти успела — теперь она, вероятно, девица на выданье. А какая, должно быть, красавица! И насколько мне известно, там-то есть «похлебка». Есть!

(По неизвестным лингвистическим причинам дядюшка Петер приданое именовал «похлебкой».)

— Но хватит ли ее для того, чтобы купить «Букашечку»?

— Больше должно быть. Куда больше! У Ференца громадный дом на рыночной площади и богатые земли окрест села Сельакна. Да и мать, вероятно, оставила кое-что Эржике. Все эти пятнадцать лет я с ними регулярно переписываюсь. Не дальше как этой весной мне писал старый Борчани, что Эржи уже выросла и пора бы, мол, ей хорошего мужа подыскать.

— А я-то на что! Попытаем счастья? Поехали к ним, дядюшка.

Старый господин недоверчиво оглядел племянника с ног до головы:

— В самом деле согласен жениться? Всерьез надумал? На полдороге не выпрыгнешь из коляски?

— Согласен ли? Да я ради «Букашечки» на что угодно согласен! На мисс Постране * женюсь, будь у нее тридцать тысяч. А без них мне и Елена Прекрасная не нужна. Поехали, дядюшка!

— Когда ты думаешь отправиться в путь?

— По мне, хоть завтра.

— Эге! Это уж слишком скоро. Не собираешься же ты в таком виде отправиться на смотрины? Что ты! Первым делом закажи себе у городского портного красивый новый костюм.

Михай испугался, даже побледнел.

— Новый костюм? Гм. Это уже риск. А вдруг она не пойдет за меня.

— Вот дурак-то! В худшем случае у тебя останется костюм.

— Расход велик! На что он мне, новый костюм? Чем плоха одежда, что сейчас на мне! Марьянский есть Марьянский во всякой одежде!

— Молчи! Ты — отвратительный скряга! Или ты поедешь в приличном виде, или вообще не поедешь. И точка.

— Дай мне, по крайней мере, подумать.

К вечеру Марьянский вернулся к себе — посоветоваться с «Пальфой». Объехал вокруг, осмотрел все свое замечательное имение. Был у него в саду пирамидальный тополь, а под ним дерновая лужайка. На ней-то и прилег он, чтобы подумать.

Удивительное дерево тополь. Молодые листики снизу все одинаково зеленого цвета. Старые — сверху все белые. Зато листья в среднем возрасте — будь их хоть миллион — всяк на свой манер испещрены белыми полосами. Двух одинаковых ни за какие деньги не отыщешь.