Том 2. Повести

— И все же у нее есть здесь, наверное, обожатель, — мрачно прохрипел Коловотки; при этой страшной мысли у него даже выпала изо рта чешская фарфоровая трубка. — Я убью этого негодяя, убью! — И он угрожающе поднял над головой кулаки и потряс ими в воздухе.

— С невидимыми призраками воюют только мельники да поэты. Не маши без дела кулаками.

— Я еще доищусь, кто он такой. Я буду смотреть во все глаза, вынюхивать, как сыщик, и найду концы!

— Вот это умно с твоей стороны, если только существует кто-то. Но если его нет, тогда терпеливо жди — таков мой тебе совет. Время, Коловотки, главное, оно все улаживает.

— Ах, подите вы к черту в пекло со своим временем! — вспылил Коловотки и добавил с горечью: — Что вы меня отсылаете ко времени? Время — не отец Катицы, оно и не компаньон мой, даже и не сапожник; так чего же ради, хотел бы я знать, время должно помогать мне? Зато вы — отец девушки, вы — мой компаньон, вот вы и поговорите со своей дочерью. Я хочу жениться на ней, точка. Или же я уйду от вас на все четыре стороны, пойду куда глаза глядят.

Итак, Коловотки ничего иного не оставалось, как «наступать на пятки» почтеннейшему Апро, угрожая ему уходом; но девушка упорно противилась, так что Коловотки по-прежнему кормился скудным хлебом надежды.

— Ну, как дела, старина? — вновь и вновь спрашивал Коловотки чуть не каждый день.

— Положись на время, — твердил в ответ Апро.

И время, действительно, помогало, только в обратном смысле, а именно: Коловотки все более и более влюблялся в девушку. Это была уже не любовь, а какая-то лихорадка, смешанная с ревностью.

Его целиком захватило это чувство. У него стало больше глаз, чем у Аргуса; он подозревал каждого, кто хотя бы заговаривал с Катицей: нарядных господ, приходивших к Апро снимать мерку и старавшихся поболтать с девушкой, парней-подмастерьев, работавших в глубине мастерской, гимназистов, лизавших мед снаружи, через стекло витрины; он подозревал даже тетушку Мали, которая часто забирала Кати с собой, — Коловотки буквально пронзал ее взглядом: а вдруг тетушка Мали — это тоже какой-нибудь ухажер, переодетый в женское платье (кстати, последняя догадка отнюдь не была вздорной, так как под носом тетушки Мали действительно росли небольшие усики).

Он примечал все признаки и строил из них мостки либо в рай, либо в ад. То эти признаки говорили за то, что девушка ко всем безразлична, а иногда ему даже казалось, что ее взгляд ласково останавливался на нем (то есть на Коловотки); в другой раз он читал в этом взгляде ненависть. Вздорный математик — любовь: признаки, слагаемые ею, всякий раз дают разные результаты, в зависимости от настроения.

Как было спокойно у него на душе, когда Кати сидела за швейной машинкой, вшивая подкладку в туфли! Машинка стучала однотонно, без перебоев, как пульс здорового человека. Молодые господа приходили, уходили, а машинка все так же стрекотала.

В таких случаях Коловотки даже не оборачивался. Все было в порядке. И машинка говорила: «Ничего неприятного нет».

Девушка обычно была печальной, она уже не пела во время работы, как бывало, и не смеялась, услышав какую-нибудь шутку. С опущенными глазами она сидела за работой, бледная и увядшая, словно больная. Какое же у нее могло быть горе? Что могло скрываться за ее белым лобиком? По лицу Кати было видно, что сердце ее гложет какая-то несчастная любовь. Но машинка стрекотала в ровном темпе, кто бы ни зашел в лавку. Лицо может лгать, но машинка — нет.

Старый Апро заметил необычную вялость девушки; руки ее похудели, лицо вытянулось и стало белым как мел, только черные глаза горели, словно два светильника.

— Что с тобою, Катица? Не больна ли ты? — Нет, все хорошо.

— Уж больно плохо ты выглядишь, сердечко мое.

— Голова болит.

А девушка все худела, слабела, губы у нее стали бесцветными, взгляд отсутствующий.

— Ой, дочка моя, я вижу тебя насквозь, лучше, чем через очки. У тебя все же какой-то недуг. Не позвать ли доктора Прибили?

Кати испуганно содрогалась, словно охваченная волной холодного ветра.

— Нет-нет, папа, ради бога, не надо! Уверяю тебя, я совершенно здорова и хорошо себя чувствую.

А стала она настоящей тенью, хотя казалась еще красивее; какое-то подобие ореола, окружающего головы святых, снизошло на нее: ведь человек хотя и не видит этого ореола, но воображает его.

Беспокойные чувства овладевали по временам стариком, всем и каждому он жаловался на состояние своей дочери. Как и принято, его утешали всячески.

— Мало она бывает на свежем воздухе, — замечал один. — Лейку бы ей в руки да лопатку — пусть поработает в саду.

— Для девичьего лица краску нужно искать не в аптеке, а в свадебном венце, — говорил другой.

Коловотки считал все это неплохим признаком.

Кати сохнет по кому-то, вот она и бледная. Но кто бы ни входил в лавку, швейная машина стрекотала все так же равномерно. Следовательно, это «кто-то» мог быть только в лавке. Значит, Кати сохнет по нем. Но почему же она не скажет? Почему не сдается? Почему пытается подавить свою склонность? Какое глупое кокетство!