Том 2. Огненное испытание

— Зачем же нам разрушать родительские дворцы и ютиться в землянках из-за одного того, что мы — новое поколение? Это же возвращение к диким временам (если только древне-халдейскую и египетскую культуру можно назвать дикой)? Может быть, лучше продолжать строить то, что мы начали по учению Христа? Обновить от всякого чуждого наслоения?

Лектор рукой потряс колено Павла и закончил уже вполголоса:

— Ты, возможно, и прав, но ведь надо идти против течения!

Грудь Павла распирало от торжества, когда он, покинув кабинет, вышел на улицу. Прежде всего он был просто изумлен, откуда такие мысли и слова пришли к нему во время беседы с лектором? Во-вторых, был рад, что в присутствии всей аудитории затронул такой вопрос, который, как ему казалось, был крайне важен для всей молодежи, да еще и тем, что лектора привел в замешательство.

На следующий день, в передовой статье летучей факультетской газеты Павла Владыкина выставили как классово-чуждого элемента, враждебно относящегося к современной культуре и просвещению. Автор настаивал на изгнании его из студенческой среды.

Перед занятиями его пригласили в кабинет директора и зачитали постановление райкома:

«За антисовременное мировоззрение, высказанное перед всей аудиторией, студента Павла Владыкина отчислить от факультета!»

— Владыкин, зачем тебе надо было связываться с таким делом? — наедине проговорила ему директор рабфака, — держал бы ты свое у себя в душе. А теперь мы лишились в тебе самого добросовестного, самого отличного студента. Я бы еще удержала тебя, но горком…

— Товарищ директор, вы знаете, я нигде никогда не лицемерил и всегда был тем, кто я есть. Я не был верующим и с этим вопросом обратился к преподавателю чистосердечно, как человек, оказавшийся на распутье. Вашим поступком вы помогли мне в разрешении моего жгучего вопроса. Я теперь хочу быть христианином, сознание мое уже к этому готово, нужно сделать только шаг ко Христу, а решимости нет. Прощайте! — протянул руку Павел и пошел к двери.

— Ты зайди ко мне через 3–4 дня, мы подумаем. Понял?

— Я вас понял, но вы меня не поняли. Нет, я к вам, наверное, уж больше не зайду. Прощайте!

«Вот удивительно! Еще не успел стать христианином, а гонения за Христа уже принял», — так думал про себя Павел, выходя из рабфака.

Чего только не произошло в душе Павла после этого случая: где-то подходила досада на то, что лишился такого легкого доступа в университет, попасть куда многие посчитали бы за счастье, но тут же подумал, почему лишился. Пойти туда опять можно было и теперь, найти с ними общий язык и продолжать как раньше.

Целый внутренний духовный фронт открылся у Павла в сердце.

* * *

На заводе положение его не изменилось, и все шло своим чередом. Недавно, на закрытом совещании актива, Павел выступал с речью о поднятии морального уровня заводской молодежи и был особенно отмечен парторгом Марией. Он посещал кое-кого из молодежи на дому. Но внутренние волнения не успокаивались. С отцом говорить о своем кризисе не хотелось. Как-то встретился в городе со студентом из факультета: ему велели обязательно зайти, но он не решался. Так подошли ноябрьские дни, и Павел уехал к Кате. В чемоданчик положил старенькое материнское Евангелие.

— Что случилось, Павел? — настороженно спросила Катина мама, спустя некоторое время, как он пришел, — у тебя какая-то перемена? — выпытывала она.

— Да оставь ты, мама, со своими предчувствиями, — возразила ей Катя и, обнявшись, они сели за стол.

За самоваром немного разговорились, но шила в мешке не утаишь и настроения не спрячешь, особенно тому, кто не умеет прятать.

— Клавдия Ивановна, — обратился он к Катиной маме. — Я должен вам открыть один секрет о себе, но секрет очень важный, который может отразиться на судьбе Катюши.

Обе они насторожились до крайности.

— Сам я — из религиозной семьи, с детства до 15 лет верил в Бога, молился, жил как верующий мальчик, потом, с возрастом, все оставил. Последние годы я стал современным человеком, самым передовым из молодежи, занимая в обществе первое место. Но жизненные вопросы не дают мне покоя. Возможно, что я возвращусь к Богу. Что вы на это скажете?

— Ой, Павлик, да что же тут такого? Очень хорошо, верующий-то человек, как человек, у него и совесть в душе, и страх, а неверующий — басурман басурманом. Вот мои сыновья, один — мастер, другой — директор, а дома жизни нет — дерутся да ругаются. Я и сама хожу в церковь, она у нас вон на задах, да и икона «Иверская Божья Матерь» в углу стоит. Катюшу все время водила в церковь, пока она не выросла.

Дочь молча, с любопытством наблюдала за Павлом, лицо ее ничего не выражало.

— А хотите, я вам почитаю Евангелие, я привез с собою, — наклонившись к чемодану, проговорил Павел.