Том 2. Нервные люди. Рассказы и фельетоны, 1925–1930

Тут все и онемели сразу. Молчание сразу среди пассажиров наступило. Только слышно, как колесья чукают. И ничего больше.

Который в синем картузе, тот ахнул.

— Ах, — говорит, — холера, остановил ведь...

Тут многие с места повскакали. Который в синем картузе — на площадку пытался выйти от греха. Пассажиры не пустили.

У которого вата в ухе, тот говорит:

— Это хулиганство. Сейчас ведь поезд остановится... Транспорт от этого изнашивается. Задержка кроме того.

Володька Боков сам испугался малость.

— Держите, — говорит, — этого, который в синем картузе. Пущай вместе сядем.

А поезд, между тем, враз не остановился.

Публика говорит:

— Враз и не может поезд останавливаться. Хотя и дачный поезд, а ему после тормоза разбег полагается — двадцать пять саженей. А по мокрым рельсам и того больше.

А поезд, между тем, идет и идет себе. Версту проехали — незаметно остановки. У которого вата в ухе — говорит:

— Тормоз-то, — говорит, — кажись, тово...

Володька говорит:

— Я ж и говорю: ни хрена мне не будет. Выкусили?

И сел. А на остановке вышел на площадку, освежился малость — и домой прибыл трезвый, что стеклышко.

Пауки и мухи

Дядя Семен выехал в город порожним. Четыре часа подряд ехал он по шоссе и четыре часа подряд пел «Кари глазки». А когда стал подъезжать к городу, долго, пока не вспотел, рылся за пазухой и наконец выволок оттуда табачный кисет с деньгами.

С громадными предосторожностями и оглядываясь поминутно, дядя Семен стал считать.

«Три рубля будет стоить мануфактура, — думал Семен. — Кроме того, сахару и, например, земляничного чаю... Кроме того...»

Вдруг откуда-то сбоку вынырнул какой-то парень в пиджачке и в кепке.

Парень одним махом сиганул через канаву и подошел поближе.

— Подвези, папа, до городу, — сказал парень. — Устал чтой-то... Можно?..

Семен испуганно сунул деньги обратно и сердито крикнул:

— Нету. Не можно. Проходи себе мимо... Не трожь телегу руками. Не трожь, говорю... Я тебя колом сейчас по башке трахну!

— Ишь ты сурьезный какой. Характерный! — сказал парень, усмехаясь.

— Не характерный, — сказал Семен, — а мало ли... Может, ты мне, сукин кот, сейчас сонных капель дашь понюхать... Я не знаю... Нашего брата тоже очень даже просто завсегда объегоривают в городах.

— Ну?

— Ей-богу, — сказал Семен. — В нашенской деревне, может, ни одного мужика нету, который, значит, не всыпавшись.

— Ну?

— Истинная правда. У которого, значит, лошадь угнали, которому что ни на есть дерьмо вручили заместо ценности... Мало ли... Пахому, скажем, не настоящую брошечку вручили. Три рубля псу под хвост кинул...

— Да что ты?

— Да я тебе говорю. Нашенские мужики прямо как летучие мухи попадаются... Кроме меня... Не трожь, ей-богу, телегу погаными руками! Иди вровень... Вот я тебе сейчас колом по башке трахну.

— Ну, ну, — сказал парень. — Не трогаю. Я иду вровень. Не пужайся.

— Мне пужаться нечего, — сказал Семен. — А только мне пятьдесят три года. Мне довольно позорно попадаться. Мне мудрость мешает попадаться. Я, может, насквозь все знаю. Ты, парень, прямо говори: чего тебе, сукин кот, надоть?

— Да мне прямо ничего, дядя, — сказал парень. — Ничего не надо... Часы вот тут я хотел загнать задешево...

Дядя Семен зажмурился и замахал руками.

— Уйди, — сказал Семен. — Нашенские мужики с часами тоже много раз попадались. Уйди, милый человек, окаянная твоя сила. Я пятьдесят три года без часов живу... Уйди... Я тебе колом башку сломаю.

Парень шел за телегой, усмехаясь.

— Хмурый какой, — сказал парень. — Часы-то ведь ходячие, с пробой!..

— Да, с пробой! — сказал Семен. — Может, это ты зубом надкусил. С пробой!..

Парень протянул часы Семену.

— Да ты посмотри. Не лайся.

— Мне не надо смотреть! — заорал Семен. — Мне мудрость мешает смотреть.

Через час все-таки дядя Семен был хозяином часов. Часы остановились сразу, как только парень слез с телеги и исчез из виду.

Дядя Семен сунул часы в сено и хитро усмехнулся.

— Ладно, — сказал Семен. — Хотя стоячие часы, а все-таки дешево. Чуть не даром... Мне мудрость мешает обмануться. Еще неизвестно, кто кого надул. Едят его блохи...

А за мануфактуру дядя Семен расплачивался кусочками газетной бумаги.

Как бумага попала в кисет — дядя Семен при всей своей мудрости так и не узнал.

Он с изумлением вывернул свой кисет и каждый клочок бумаги разглядывал на свет и выл в голос.

Муж

Да что ж это, граждане, происходит на семейном фронте? Мужьям-то ведь форменная труба выходит. Особенно тем, у которых, знаете, жена передовыми вопросами занята.

Давеча, знаете, какая скучная история. Прихожу домой. Вхожу в квартиру. Стучусь, например, в собственную свою дверь — не открывают.

— Манюся, — говорю своей супруге, — да это же я, Вася, пришедши.

Молчит. Притаилась.

Вдруг за дверью голос Мишки Бочкова раздается. А Мишка Бочков сослуживец, знаете ли, супругин.

— Ах, — говорит, — это ты, Василь Иваныч. Сей минуту, — говорит, — мы тебе отопрем. Обожди, друг, чуточку.

Тут меня, знаете, как поленом по башке ударило. «Да что ж это, — думаю, — граждане, происходит-то на семейном фронте — мужей впущать перестали».

Прошу честью: