Том 2. Гай Мэннеринг

- Благодарю вас, сэр, - сказал Бертрам. - Скажите, это и есть так называемый старый замок?

- Да, сэр, в отличие от нового замка, дома, где я живу, здесь внизу.

Надо сказать, что в продолжение всего разговора Глоссину, с одной стороны, хотелось выведать, что из связанных с этими местами воспоминаний могло сохраниться в памяти молодого Бертрама, а с другой стороны - ему приходилось быть чрезвычайно осторожным в своих ответах, чтобы случайно названным именем, нечаянно вырвавшимся словом или упоминанием о каком-нибудь событии не пробудить дремавших в нем воспоминаний. Вот почему эти минуты принесли Глоссину одни мучения, мучения, которые он вполне заслужил. Но гордость и расчет заставили его с мужеством североамериканского индейца выдержать всю пытку, на которую его обрекли нечистая совесть, ненависть, подозрительность и страх.

- Мне хотелось бы знать, - сказал Бертрам, - кому принадлежат развалины этого великолепного замка.

- Они принадлежат мне; меня зовут Глоссин.

- Глоссин? Глоссин? - повторил Бертрам, как будто он ждал на свой вопрос другого ответа. - Извините меня, мистер Глоссин, я иногда бываю очень рассеян. Разрешите спросить вас, давно ли этот замок принадлежит вашему роду?

- Насколько я знаю, он был построен давно родом Мак-Дингауэев, - ответил Глоссин, не упоминая по вполне понятным причинам более известного всем имени Бертрамов - ведь имя это могло пробудить в пришельце воспоминания, которые ему как раз хотелось в нем усыпить.

- А как читается этот полустертый девиз вон там на свитке, под гербовым щитом?

- Я.., я.., право, я точно не знаю, - ответил Глоссин.

- Кажется, там написано: "Сила наша в правоте".

- Да, что-то в этом роде, - согласился Глоссин.

- Позвольте спросить, это что девиз вашего рода?

- Н-н-н-нет... не нашего. По-моему, это девиз прежних владельцев. Мой.., мой девиз... Да, я писал мистеру Каммингу, управляющему герольдией[281] в Эдинбурге, насчет моего девиза. Он ответил мне, что у Глоссинов в прежние времена был девиз: "Кто силен, тот и прав".

- Раз это еще не совсем достоверно, то, будь я на вашем месте, я предпочел бы старый девиз: по-моему, он лучше.

Глоссин, у которого язык, казалось, присох к небу, только кивнул в ответ головой.

- Как это странно, - продолжал Бертрам, не отрывая глаз от герба над воротами замка и не то обращаясь к Глоссину, не то разговаривая сам с собою, какие странные вещи случаются иногда с нашей памятью. Этот девиз вдруг напомнил мне какое-то старое предсказание, а может быть, песенку, или даже простой набор слов:

И солнце взойдет,
И сила придет,
Если право Бертрамово верх возьмет
На хребтах...

Не могу последнего стиха вспомнить... высот, каких-то высот: рифму я твердо помню, а вот что перед этим - забыл.

"Черт бы тебя побрал с твоей памятью, - пробормотал про себя Глоссин, очень ты что-то много всего помнишь!"

- Есть еще другие песенки, которые я помню с детства, - продолжал Бертрам. - Скажите, сэр, а не поют ли тут у вас еще песню про дочь короля острова Мэн, которая убежала с шотландским рыцарем?

- Право, я меньше всего в старых легендах разбираюсь, - ответил Глоссин.

- В детстве я знал эту балладу от начала до конца, - продолжал Бертрам. Знаете, я ведь уехал из Шотландии ребенком, а воспитатели старались подавить все воспоминания о моей родине, и все это, наверно, из-за того, что однажды, еще мальчишкой, я пытался удрать от них домой.

- Очень может быть, - сказал Глоссин, но говорил он так, как будто только с величайшим усилием мог разжать челюсти, и то меньше чем на палец, так что все его слова были каким-то сдавленным бормотанием, сильно отличавшимся от его всегдашнего зычного и решительного, можно сказать, наглого голоса.

Действительно, во время этого разговора он как будто даже сделался меньше ростом и превратился в собственную тень. Он то выдвигал вперед одну ногу, то другую, то вдруг наклонялся и шевелил плечом, то крутил пуговицы жилета, то складывал руки - словом, вел себя как самый последний и самый отъявленный негодяй, который, весь дрожа, ждет, что его вот-вот схватят. Но Бертрам не обращал на это ни малейшего внимания: поток нахлынувших воспоминаний захватил его целиком. Хоть он и разговаривал все время с Глоссином, он о нем не думал, а скорее рассуждал сам с собой, перебирая собственные чувства и воспоминания. "Да, - думал он, - находясь среди моряков, большинство которых говорит по-английски, я не забыл родной язык, и, забравшись куда-нибудь в уголок, я пел эту песню с начала и до конца; сейчас я забыл слова, но мотив хорошо помню и теперь, хоть и не могу понять, почему именно здесь он так отчетливо вспоминается мне".

Он вынул из кармана флажолет и начал наигрывать простенькую мелодию. Должно быть, мотив этот что-то напомнил девушке, которая полоскала в это время белье у источника, расположенного в половине спуска и некогда снабжавшего замок водой. Она сразу же запела: