Том 2

Маленький Джон задумался. Венера была у него в книге про греков и троянцев. Значит, «Анна» её имя, а «Диомейская» — фамилия? Но когда он спросил, оказалось, что это одно слово и значит «встающая из пены».

— А она вставала из пены в Гленсофантриме?

— Да, каждый день.

— А какая она, папа?

— Как мама.

— О, так она, наверно…

Но тут он запнулся, бросился к стене, вскарабкался на неё и сейчас же слез обратно. Открытие, что его мать красива, было тайной, которую, он чувствовал, никто не должен узнать. Но отец так долго курил сигару, что он наконец был вынужден спросить:

— Мне хочется посмотреть, что мама привезла. Можно?

Он выдумал этот корыстный предлог, чтобы его не заподозрили в чувствительности, и немножко растерялся, когда отец посмотрел на него так, словно видел его насквозь, многозначительно вздохнул и ответил:

— Ну что ж, малыш, беги, люби её!

Он пошёл нарочно медленно, а потом пустился бегом, чтобы наверстать потерянное время. Он вошёл к ней в спальню из своей комнаты, так как дверь была отворена. Она стояла на коленях перед чемоданом, и он стал рядом с ней и стоял тихо-тихо.

Она выпрямилась и сказала:

— Ну, Джон?

— Я думал, зайду посмотрю.

Обняв её ещё раз и получив ответный поцелуй, он влез на диван у окна и, поджав под себя ноги, стал смотреть, как она распаковывает чемодан. Этот процесс доставлял ему не испытанное дотоле удовольствие — и потому, что она вынимала заманчивого вида пакеты, и потому, что ему нравилось смотреть на неё. Она двигалась не так, как Другие, особенно не так, как Бэлла. Из всех людей, которых он видел в жизни, она безусловно была самая прекрасная. Наконец она покончила с чемоданом и встала на колени перед сыном.

— Ты скучал по нас, Джон?

Маленький Джон кивнул и, подтвердив таким образом свои чувства, продолжал кивать.

— Но ведь с тобой была «тётя» Джун?

— Да-а, у неё был человек, который кашлял.

Лицо матери изменилось, стало почти сердитым. Он поспешно добавил:

— Он бедный, мама; он ужасно кашлял. Я… я его люблю.

Мать обняла его.

— Ты всех любишь, Джон.

Маленький Джон подумал.

— Немножко — да, — сказал он. — «Тётя» Джун водила меня в церковь в воскресенье.

— В церковь? О!

— Она хотела посмотреть, как на меня подействует.

— Ну, и как же, подействовало?

— Да. Мне стало так странно, она уж поскорей увела меня домой. А я не заболел. Меня уложили в постель и дали горячего коньяку с водой, и я читал «Бичвудских мальчиков». Было замечательно.

Мать прикусила губу.

— Когда это было?

— Ну, приблизительно… уже давно; я хотел, чтобы она меня ещё взяла с собой, а она не захотела. Вы с папой никогда не ходите в церковь?

— Нет, не ходим.

— А почему?

— Мы оба, милый, ходили, когда были маленькие. Может быть, мы были для этого слишком малы.

— Понимаю, — сказал маленький Джон. — Это опасно.

— Сам разберёшься во всём этом, когда вырастешь!

Маленький Джон ответил рассудительно:

— Я не хочу совсем вырасти, только немножко. Не хочу ехать в школу, он покраснел от внезапно нахлынувшего желания сказать ещё что-то, высказать то, что он действительно чувствовал. — Я… я хочу остаться с тобой и быть твоим возлюбленным, мама.

И в инстинктивном усилии спасти положение он поспешно добавил:

— И я сегодня не хочу ложиться спать. Я устал ложиться спать каждый вечер.

— У тебя бывали ещё кошмары?

— Только один раз. Мама, можно сегодня оставить дверь в твою комнату открытой?

— Да, немножко.

Маленький Джон удовлетворённо вздохнул.

— Что ты видела в Гленсофантриме?

— Там такая красота, милый!

— А что это такое «красота»?

— Что это такое?.. О, Джон, это трудный вопрос.

— Я, например, могу её увидеть?

Мать встала и села рядом с ним.

— Каждый день видишь. Небо красиво, и звезды, и лунные ночи, и ещё птицы, цветы, деревья — все это красиво. Посмотри в окно, вот тебе красота, Джон.

— Ну да, это вид. И это все?

— Все? Нет. Море удивительно красивое, и волны с летящей пеной.

— Ты из неё вставала каждый день, мама?

Мать улыбнулась.

— Мы купались.

Маленький Джон быстро потянулся и охватил её шею руками.

— Я знаю, — сказал он таинственно, — это ты, а всё остальное это только так.

Она вздохнула, засмеялась, сказала:

— Ох, Джон!

Маленький Джон сказал критически:

— По-твоему, Бэлла, например, красивая? По-моему, нет.

— Бэлла молода; а это уже много.

— Но ты выглядишь моложе, мама. Если о Бэллу стукнешься — больно. «Да», по-моему, не была красивая, я помню, а мадемуазель так чуть не урод.

— У мадемуазель очень приятное лицо.

— Это да, приятное. Мне так нравятся твои лучики, мама.

— Лучики?

Маленький Джон тронул пальцем наружный уголок её глаза.

— Ах, это? Но ведь это признак старости.

— Они бывают, когда ты улыбаешься.

— Раньше их не было.

— Все равно, они мне нравятся. Ты меня любишь, мама?

— Люблю, конечно люблю, милый.

— Очень-очень?

— Очень-очень.

— Больше, чем я думал?

— Больше, гораздо больше.

— Ну, и я так. Значит, поровну.

Внезапно осознав, что ещё никогда в жизни не высказывался так откровенно, он сразу обратился мыслью к сэру Ламораку, Дику Нидхэму, Геку Финну и прочим мужественным героям.