Том 2(2). Наша первая революция. Часть 2

Зато контрреволюционные элементы бюрократии работали вовсю. Они научились ценить поддержку "общественных сил", вызывали повсюду к жизни погромные организации и, игнорируя официальную бюрократическую иерархию, объединялись между собою, имея в самом министерстве своего человека в лице Дурново. Подлейший представитель подлых нравов русской бюрократии, проворовавшийся чиновник, которого даже незабвенный Александр III вынужден был вышвырнуть энергичными словами: "убрать эту свинью", Дурново был теперь извлечен из мусорного ящика, чтобы в качестве министра внутренних дел образовать противовес «либеральному» премьеру. Витте принял это позорное даже для него сотрудничество, которое скоро свело его собственную роль к такой же фикции, к какой реальная практика бюрократии свела манифест 17-го октября. Опубликовав утомительную серию либерально-бюрократических прописей, Витте пришел к выводу, что русское общество лишено элементарного политического смысла, нравственной силы и социальных инстинктов. Он убедился в своем банкротстве и предвидел неизбежность кровавой политики репрессий как "подготовительной меры" для водворения нового строя. Но сам он не считал себя к этому призванным за недостатком "требуемых способностей" и обещал уступить свое место другому лицу. Он солгал и в этом случае. В качестве безвластного, всеми презираемого премьера, он сохранял свой пост в течение всего декабрьско-январского периода, когда хозяин положения, Дурново, засучив рукава, совершал кровавую работу мясника контрреволюции.

"1905".

Первые дни "свобод"

Свое отношение к манифесту Совет выразил резко и точно в день его опубликования. Представители пролетариата потребовали: амнистии, устранения всей полиции сверху донизу, удаления из города войск, создания народной милиции. Комментируя это постановление в передовой статье «Известий», мы писали: "Итак, конституция дана. Дана свобода собраний — но собрания оцепляются войсками. Дана свобода слова — но цензура осталась неприкосновенной. Дана свобода науки — но университеты заняты войсками. Дана неприкосновенность личности — но тюрьмы переполнены заключенными. Дан Витте — но оставлен Трепов. Дана конституция, но оставлено самодержавие. Все дано — и не дано ничего". Они ждут успокоения? Его не будет. "Пролетариат знает, чего он хочет, и знает, чего не хочет. Он не хочет ни полицейского хулигана Трепова, ни либерального маклера Витте — ни волчьей пасти, ни лисьего хвоста. Он не желает нагайки, завернутой в пергамент конституции". Совет постановляет: всеобщая стачка продолжается.

Рабочие массы с удивительным единодушием выполняют это постановление. Фабричные трубы без дыму стоят, как немые свидетели того, что в рабочие кварталы не проникла конституционная иллюзия. Однако все равно: с 18-го стачка теряет свой непосредственно боевой характер. Она превращается в колоссальную демонстрацию недоверия. Но вот провинция, ранее столицы вступившая в борьбу, начинает приступать к работам. 19-го заканчивается стачка в Москве. Петербургский Совет постановляет прекратить забастовку 21 ноября в 12 часов дня. Последним покидая поле, он устраивает удивительную манифестацию пролетарской дисциплины, призывая сотни тысяч рабочих к станкам в один и тот же час.

Еще до прекращения октябрьской стачки Совету удалось проверить свое огромное влияние, создавшееся в течение одной недели — это когда он по требованию неисчислимых масс стал во главе их и прошел с ними по улицам Петербурга.

18-го к 4 часам дня стотысячные массы собрались у Казанского собора. Их лозунгом была амнистия. Они хотели идти к тюрьмам, требовали руководства и двинулись к месту заседания рабочих депутатов. В шесть часов вечера Совет выбирает трех уполномоченных для руководства демонстрацией. С белыми повязками на головах и руках они показываются в окне второго этажа. Внизу дышит и волнуется человеческий океан. Красные знамена развеваются на нем, как паруса революции. Могучие клики приветствуют избранников. Совет в полном составе спускается вниз и погружается в толпу. "Оратора!" Десятки рук протягиваются к оратору; миг — и его ноги упираются в чьи-то плечи. "Амнистия! К тюрьмам!" Революционные гимны, клики… На Казанской площади и у Александровского сквера обнажают головы: здесь к демонстрантам присоединяются тени жертв 9-го января. Им поют "Вечную память" и "Вы жертвою пали". Красные знамена у дома Победоносцева^*. Свист и проклятья. Слышит ли их старый коршун?.. Пусть безбоязненно выглянет в окно — в этот час его не тронут. Пусть взглянет старыми преступными глазами на революционный народ, господствующий на улицах Петербурга. — Вперед!