Том 2

Бедная Флосси! Я боюсь, что нервы ее не скоро успокоятся после этой ужасной ночи, проведенной в лагере дикарей. Позднее она рассказала мне, что было ужасно, невыносимо сидеть долгие часы в эту бесконечную ночь, не зная, как, каким образом будет сделана попытка спасти ее! Она прибавила, что, зная нашу малочисленность, не смела ожидать этого, тем более что масаи не выпускали ее из виду; большинство из них не видело никогда белых людей, они трогали ее за руки, за волосы своими грязными лапами. Она решила, если помощь не явится, с первыми лучами солнца убить себя. Нянька слышала слова лигонани, что их замучат до смерти, если при восходе солнца никто из белых людей не явится заменить ее. Тяжело было ребенку решиться на это, но я не сомневаюсь, что у нее хватило бы мужества застрелиться. Она находилась в том возрасте, когда английские девочки ходят в школу и помышляют о конфетах. Это дикое дитя, эта дикарка выказала больше мужества, ума и силы воли, чем любая взрослая женщина, воспитанная в праздности и роскоши.

Кончив завтрак, мы отправились спать и проспали до обеда. После обеда мы вместе со всеми обитателями миссии — мужчинами, женщинами, юношами, детьми, — пошли к месту побоища, чтобы похоронить наших убитых и бросить трупы дикарей в воды Таны, протекающей в пятидесяти ярдах от крааля.

В торжественном молчании похоронили мы наших мертвецов. Гуд был избран прочесть похоронную службу (за отсутствием миссионера, вынужденного лежать в постели) благодаря звонкому голосу и выразительной манере чтения. Это были тяжелые минуты, но, по словам Гуда, было бы еще тяжелее, если бы нам пришлось хоронить самих себя!

Затем мы принялись нагружать трупами масаев телегу, запряженную быками, собрав сначала все копья, щиты и другое оружие. Пять раз нагружали мы телегу и бросали трупы в реку. Очевидно было, что многие дикари успели бежать. Крокодилам предстоял сытный ужин в эту ночь! В одном из трупов мы узнали часового с верхнего конца крааля. Я спросил Гуда, каким образом ему удалось убить его. Он рассказал мне, что полз за ним, по примеру Умслопогаса, и ударил ножом. Тот отчаянно стонал, но, к счастью, никто не слыхал этих стонов.

По словам Гуда, ужасная вещь — убивать людей, и отвратительнее всего — это обдуманное, хладнокровное убийство. Последним трупом, брошенным нами в волны Таны, завершили мы инцидент с нашим нападением на лагерь масаев. Щиты, копья, все оружие мы взяли с собой в миссию. Не могу не вспомнить одного случая при этом. Возвращаясь домой, мы проходили мимо дупла, где скрывался Альфонс этим утром. Маленький человек присутствовал при погребении убитых и выглядел совсем другим, чем был тогда, когда масаи сражались с нами. Для каждого трупа он находил какую-нибудь остроту или насмешку. Он был весел, ловок, хлопал в ладоши, пел, когда течение реки уносило трупы воинов за сотни миль. Короче говоря, я подумал, что ему надо преподать урок, и предложил судить его военным судом за постыдное поведение утром.

По уговору мы подвели его к дереву и начали суд. Сэр Генри объяснил ему на прекрасном французском языке весь стыд трусости, весь ужас его поведения, дерзость, с которой он выбросил изо рта тряпку, между тем как он мог, стуча зубами, поднять на ноги лагерь масаев и разрушить все наши планы.

Мы ждали, что Альфонс будет пристыжен, сконфужен, и разочаровались. Он кланялся, улыбался и заявил, что его поведение может показаться странным, но в действительности зубы его стучали вовсе не от страха — о нет, конечно, он удивляется, что господа могли даже подумать это, — но просто от утреннего холода. Относительно тряпочки, если господам угодно попробовать ее ужасный вкус — какая микстура из парафинового масла, сала и пороха! Что-то ужасное! Но он послушался и держал ее во рту, пока желудок его не возмутился… Тряпка вылетела изо рта в припадке невольной болезни.

— Убирайтесь вы вон, паршивая собачонка! — прервал его сэр Генри со смехом и дал Альфонсу такой толчок, что тот отлетел на несколько шагов с кислым лицом.

Вечером я имел разговор с миссионером, который порядочно страдал от своих ран. Гуд, весьма искусный в медицине, лечил его.

Мистер Макензи сказал мне, что столкновение с дикарями дало ему хороший урок и как только он поправится, он передаст дела миссии молодому человеку, который готовится к миссионерской деятельности, и уедет в Англию.

— Видите ли, Квотермейн, — сказал он, — я решил поступить так сегодня утром, когда мы ползли к лагерю дикарей. Я сказал себе, что если мы останемся живы и спасем Флосси, то я непременно уеду в Англию. Довольно с меня дикарей! Я не смел думать, что мы уцелеем. Благодарение Богу и вам четверым, что мы живы, и я остаюсь при своем решении, иначе будет хуже! Случись еще нечто подобное, и моя жена не выдержит! Между нами, мистер Квотермейн, я богат! У меня есть триста тысяч фунтов, и каждый грош заработан честной торговлей. Деньги лежат в Занзибарском банке, потому что моя жизнь здесь не требует затрат. Хотя мне будет тяжело покинуть эти места и оставить этих людей, которые любят меня, я должен ехать!