Том 2

Домой Кондратьев вернулся на закате солнца. Он прошел в кабинет, постоял у окна, которое было заплетено хмелем, затем сорвал листок, смял его в пальцах, понюхал. После этого подошел к столу и развернул газету. По тому, как он вошел в дом, как смотрел в окно и сорвал лист, и еще по каким-то одной только ей известным приметам, Наталья Павловна уже знала, что Николай Петрович был не в настроении.

— Николенька, — сказала она, — хорошо, что не задержался. Скоро Сергей и Ирина придут.

— Я и поспешил поэтому.

— А отчего грустный?

— Был у Рагулина на электромолотилке…

— Не ладится?

— Дело новое, трудное. — Присел к столу, склонил голову. — Что-то мы с Сергеем прозевали, недосмотрели… Шумели, кричали, радовались, а в суть дела не вникали.

Под ладонью — лист бумаги. Исписан крупным, знакомым почерком жены.

— Что это, Наташа?

— Читай. — Наталья Павловна села рядом. — Посмотри для интереса, сколько Сергей прочитал книг. Это за полгода.

Кондратьев надел очки, читал.

— Так, так… А не очень много.

— Это еще хорошо. Вот заведующий райфинотделом только один раз зашел в библиотеку, да и то спросил «Справочник по налогам». Или Ярошенко — заведующий отделом сельского хозяйства. Как-то взял «Ветер с юга» и вот уже три месяца читает.

— Ну, что у него из политической литературы? — сказал Кондратьев, просматривая листок. — Ленин «О государстве». Хорошо. «Документы и материалы кануна второй мировой войны». Оба томика?

Наталья Павловна утвердительно кивнула головой.

— Дальше, — продолжал Кондратьев. — «Что делать?» Чернышевского. Еще — «Психология». — Кондратьев посмотрел на жену. — Учебник?

— Один на всю библиотеку.

— Сам попросил или порекомендовала?

— Увидел на полке и взял.

— Вот еще — Докучаев «Наши степи прежде и теперь». Где ты раздобыла эту книгу?

— Старое издание. На базаре купила.

— Ну, а как у тебя дела дома? — Кондратьев свернул листок вчетверо и сунул в нагрудный карман. — Все ли готово к приходу гостей?

— Об этом не беспокойся.

— И по рюмочке найдется?

— Поищу, может и найду.

Наталья Павловна закусила нижнюю губу, что она делала всякий раз, когда что-то недосказывала.

День угасал. На приутихшую станицу спускался душный вечер. Из окна была видна улица. За станицей, в степи, заревом пылал закат. Деревья на фоне багрово-красного неба казались выше и стройнее…

Когда совсем смерклось и в окна повеяло степной прохладой, пришли Сергей и Ирина. На Ирине белое, из тонкого полотна платье, с ярким узором на рукавах и на груди. Цвет платья, как заметила Наталья Павловна, удачно сочетался со смуглым лицом Ирины и с ее черной косой. Сергей в белых брюках и в украинской сорочке с расстегнутым воротом, по которому до пояса сбегала вышивка шириной в две ладони.

За столом говорили о всяких житейских делах. Сергей вспомнил свой приезд в Усть-Невинскую, строительство гидростанции, сплав леса. Кондратьев положил руку ему на плечо и сказал:

— Плохи у нас дела с электричеством.

— Поправим, наладим, — ответил Сергей, блестя глазами. — Николай Петрович, замечаешь ли ты, как поднялось настроение у наших людей, сколько радости, настоящей, хорошей радости в станицах, и все это благодаря тому домику, что построили мы под кручей вблизи Усть-Невинской… Едешь ночью по горе, а внизу что ни станица или хутор, то и зарево огней.

— Осветить станицы — полдела, — заметил Кондратьев. — Внедрить электричество в производство — вот что трудно. И мне понятно, почему твой отец не радуется… В субботу был он у меня.

— От тебя пришел ко мне… Был серьезный разговор.

— Ой, и ругал же батя Сережку! — шепнула Ирина на ухо Наталье Павловне.

Кондратьев отодвинул тарелку и положил на ее место коробку папирос.

— Николенька, это ты задымишь, как на заседании, — проговорила Наталья Павловна.

— Извини, привычка, — ответил Кондратьев, закуривая и угощая Сергея. — Радоваться своему успеху не только не грешно, а даже похвально, ибо в этом чувстве как раз и есть то хорошее, что окрыляет человека и прибавляет ему сил, энергии… Но жизнь учит: радоваться можно, а только при этом не следует забывать, что всякая чрезмерная радость имеет свойство опьянять людей, и часто от этого хмельного состояния у некоторых товарищей начинает кружиться голова — вещь весьма неприятная… и даже опасная.

— Это ты о ком? — настороженно спросил Сергей, сурово сдвинув брови.

— Вообще, — ответил Кондратьев и продолжал: — И еще жизнь учит: тот, кто переоценивает себя, непременно покрывается скорлупой зазнайства и становится не руководителем, а обывателем, а это к добру не ведет.

— Николенька, может, переменил бы тему разговора, — сказала Наталья Павловна, — а то Ирина смотрит на тебя, и ей скучно…

— Что вы, Наталья Павловна, — поспешно ответила Ирина, — я слушаю… Это интересно…

— По-твоему, Николай Петрович, — сказал Сергей, — получается так: те, кто своими усилиями добились успеха, должны на все закрыть глаза и ничему не радоваться… Я не согласен. На фронте как было? Даже маленькой победе мы радовались, и она воодушевляла нас на новые подвиги. А как же?