Том 2

Тимофей Ильич увидел большую квадратную площадку, а к этой площадке широким шагом идущие столбы с толстой алюминиевой проволокой; два столба, обнявшись и раскорячившись, остановились возле будки, сложенной из кирпича и похожей на сарайчик. Что в этом сарайчике, старик не знал, а спрашивать стыдился; но зоркий глаз его заметил: от сарайчика к молотилке тянулись три резиновых каната. Обычная, восьми сил, молотилка, старенькая, очевидно видавшая на своем веку всякие двигатели, была спарована с маленьким моторчиком, который примостился у нее на полке, как раз рядом со шкивом барабана. От этого моторчика тянулся ремень к главному шкиву… «И какая чертовщина! — подумал Тимофей Ильич, осматривая молотилку. — Там того двигателя с кулак… Какая ж может быть в нем сила?»

— Прохор, ты тут главарь? — спросил Тимофей Ильич. — И как ты думаешь: эта штуковина потянет?

— Еще как! Тут же сила!

— И без огня и без дыма?

— Без всего.

— Одними проводами?

— Не проводами, Тимофей Ильич, а током.

— А какая выгода?

— Всякая. — Прохор стал загибать пальцы, густо измазанные машинным маслом. — Первое — не надо солому жечь… Знаете, сколько локомобиль пожирает этой соломы? Второе — не требуется горючее. Вся сила идет из Кубани. Третье — молотить можно и днем и ночью: разницы никакой, потому как имеется свое освещение. Четвертое — на этом же ходу будут вращаться сортировки: считай, пятьдесят человек заменим!

— Так, так… — говорил Тимофей Ильич, а сердце уже болело. — И вправду, на словах дюже выгодная картина…

— А можно и на деле. — Прохор мигнул глазами на Рагулина: — Стефан Петрович, показать?

Стефан Петрович кивнул головой и отошел в сторонку.

Прохор подозвал ближе к молотилке Тимофея Ильича и Никиту Мальцева и тут же, ничего не говоря, включил рубильник. Мотор вздрогнул и запел тихо и протяжно, а молотилка уже гудела, чуть покачивалась — стучали пустые соломотрясы, гремели сита, и уже казалось, на полки барабана валились снопы и над током стояла белая пыль, говор людей, цобканье погонычей.

— Да, горячая штука, — мечтательно сказал Тимофей Ильич и, комкая куцую бородку, пошел от молотилки.

Усевшись на тачанку, Тимофей Ильич всю дорогу до Усть-Невинской бурчал и поругивал Никиту Мальцева.

— Видел, Никита, чего Рагулин понастроил?

— Дело новое, — неохотно отвечал Никита.

— Что ж, что оно новое? А ты чего не ставишь столбы?

— Нет же из района указаний.

— Директиву ждешь? А рази Рагулин ее имеет?

— И чего вы меня завсегда Рагулиным упрекаете?

— А того, что ты молодой… Опережать должон…

Теперь, когда Тимофей Ильич лежал в кровати, весь этот разговор снова лез в голову, и старик мысленно то осматривал молотилку, то расспрашивал Прохора, то ругал Никиту и никак не мог уснуть. «Рагулин все сам вершит, а другим няньки нужны… Эх, был бы я над всеми главный…» Старик тяжело вздохнул и закрыл слезившиеся от усталости глаза.

Поднялся Тимофей Ильич раньше обычного — в окна еще только-только начал просачиваться рассвет. Разгневанный, с воспаленно-красными глазами, он потребовал у Ниловны новую рубашку, суконные шаровары на очкуре, надел босовики, заправил в шерстяные носки узкие снизу штанины, подпоясался тонким ремешком. Все это он делал молча, сопел и ни на кого не смотрел.

— Тимофей, аль куда пойдешь? — робко спросила Ниловна.

— Схожу по делам.

— Может, к Сережке?

— Не допытывайся, — буркнул Тимофей Ильич. — Заверни мне в дорогу харчей. Вернусь поздно.

День выдался сухой и жаркий. Тимофей Ильич приморился, босовики и края штанин покрылись пылью. В Рощенскую пришел в самый зной, постоял на площади в тени под деревом, хотел зайти к сыну, но раздумал и направился в райком. В коридоре, пустом и прохладном, присел на скамейку, осмотрелся, затем нашел нужную дверь и, не постучавшись, открыл… Кондратьев сидел за столом, а напротив него — директор Усть-Невинской МТС Чурилов, мужчина грузный, с большой, низко остриженной головой.

— А! Тимофей Ильич! — приветливо сказал Кондратьев, вставая. — Заходите, милости прошу.

— Чего теперь меня просить, без просьбы пришел!

После этих слов Тимофей Ильич примостил гнездом шапку на свою толстую палку, поставил это гнездо в угол, а сверху положил сумочку с хлебом. Затем с достоинством подошел к столу и подал руку сначала Кондратьеву, потом Чурилову.

— Какими судьбами к нам? — спросил Кондратьев, предлагая стул.

— Пришел на заседание, — вполне серьезно сказал Тимофей Ильич.

— Это как вас понимать? — поинтересовался Чурилов.

— А так и понимай… Соскучился по заседаниям, — все тем же серьезным тоном продолжал Тимофей Ильич. — Вы тут заседаете, а мне, старику, скучно… Вот я тоже пожаловал в общую компанию.

— Ну что ж, — сказал Кондратьев, понимающе взглянув на гостя, — давайте заседать втроем.

— Нет, Николай Петрович, — возразил старик, — я хочу с тобой, один на один… Чтоб меньше промеж нас прений было…

— А! Вот как! Согласен… Я сейчас кончу с директором. — Кондратьев обратился к Чурилову: — Никаких локомобилей к Рагулину не тащи, не позорься…