Том 2

Слушая любимую песню, Чингисхан раскачивался и подпевал низким хриплым голосом. Из его глаз текли крупные слезы и скатывались по жесткой рыжей бороде. Он вытер лицо полой собольей шубы и бросил в сторону певца золотой динар. Тот ловко его поймал и упал ничком, целуя землю. Чингисхан сказал:

— После песни о далеком Керулене мою печень грызет печаль… Я хочу порадоваться! Ойе, Махмуд-Ялвач! Прикажи, чтобы эти девицы спели мне приятные песни и меня развеселили!

— Я знаю, какие песни ты, государь, любишь, и сейчас объясню это певицам… — Махмуд-Ялвач прошел степенно и важно к толпе бухарских женщин и пошептался с ними. — Итак, — сказал он им, — спойте такую песню, чтобы все вы завыли, как потерявшие детенышей волчицы, и пусть старики тоже подвывают… Иначе ваш новый повелитель так разгневается, что вы лишитесь ваших волос вместе с головами…

Женщины стали всхлипывать, а Махмуд-Ялвач с достоинством вернулся на свое место около монгольского владыки.

Перед хором девушек выступил мальчик в голубой чалме и в длинном полосатом халате. Он повернулся к женщинам и сказал: «Не бойтесь! Я спою!» Он запел чистым нежным голосом. Песня его была грустна и одиноко понеслась по затихшей площади при потрескивании костров, фырканье коней и глухом рокоте бубнов.

Край радости и песен, прекрасный Гюлистан,[115]
Пустынею ты стал, твои сады в огне!
Завернутый в меха здесь царствует монгол…
Ты гибнешь, весь в крови, израненный Хорезм!

Хор девушек жалобно простонал припев:

Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен:
На-а! На-а! На-а!

А за девушками все бухарские старики на площади подхватили отчаянным воплем:

О Хорезм! О Хорезм!

Мальчик продолжал:

С гор снеговых поток вливался в Зерафшан.
От крови и от слез теперь он горьким стал…
Клубился черный дым, померкли небеса.
И братья и отцы — все полегли в боях!

Снова хор девушек повторил припев:

Лишь слышен жалкий плач детей и пленных жен:
На-а! На-а! На-а!

И опять все бухарские старики отчаянным воплем подхватили:

О Хорезм! О Хорезм!

Только один хорезмиец, Махмуд-Ялвач, сидел молча и косился на стариков, холодный и настороженный.

— Что поет этот мальчик? — спросил его, еще всхлипывая, Чингисхан. — И почему так воют эти старики?

— Они поют так, как ты любишь, — объяснил Махмуд-Ялвач. — В этой песне оплакивается гибель их родины. А все старики стонут: «О Хорезм!» — и плачут, что их былая слава пропала…

Темное лицо Чингисхана собралось в сеть морщинок, рот растянулся в подобие улыбки. Он вдруг захохотал, точно лаял большой старый волкодав, и захлопал большими ладонями по грузному животу.

— Вот это для меня веселая песня! Хорошо воет мальчишка, точно плачет! Пусть плачет вся вселенная, когда великий Чингисхан смеется!.. Когда я сгибаю непокорную голову под мое колено, я люблю смотреть, как мой враг стонет и молит о пощаде, а слезы отчаяния текут по его исхудалым щекам…[116] Мне нравится такая жалобная песня! Хочу часто ее слушать… Откуда этот мальчишка?

— Это не мальчик, а бухарская девушка, Бент-Занкиджа. Она умеет хорошо читать и писать и потому ходит в чалме, завязанной так, как ее носят ученые писцы… Она была переписчицей книг у шахского летописца.

— Такая девушка — редкая пленница! Пусть она всегда поет свою жалобную песню на моих пирах, и чтобы все мусульмане при этом плакали, а я радовался! Мы приказываем всех взятых в Бухаре девиц раздать моим воинам, а эту девицу возить повсюду со мною.

— Будет сделано, великий!

Чингисхан встал. Сидевшие вокруг монголы разом поднялись и выплеснули недопитые чаши на землю «в честь бога победы».

— Я еду дальше, — сказал Чингисхан. — Подайте мне коня. Таир-хан останется в этом городе наместником, и все должны ему подчиняться.

Освещенный заревом костров и бледным светом полумесяца, Чингисхан поднялся на широкогрудого саврасого коня. Телохранители побежали между кострами к своим коням, которых стерегли бухарские старики, и через несколько мгновений вереница всадников, гремя копытами по каменным плитам, потянулась через площадь, въезжая в темную улицу.

КНИГА ВТОРАЯ ПОД МОНГОЛЬСКОЙ ПЛЕТЬЮ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ УРАГАН НАД ХОРЕЗМОМ

Глава первая ГОРЕ БРОСИВШИМ ОРУЖИЕ!

Или мы разобьем голову врага о камень, или они повесят наши тела на городских стенах.

(Из древнего персидского стихотворения)