Том 2(1). Наша первая революция. Часть 1

Народное представительство выдвигается съездом не как единственное средство взять народу свои дела в свои собственные руки, но как средство объединить Верховную Власть с населением, в настоящее время разобщенные друг от друга бюрократическим строем (пп. 3, 4 и 10). Не самодержавие народа противопоставляется самодержавию царя, а народное представительство — царской бюрократии. "Живым средоточием власти" является не народ, а престол.

III. За кем учредительная власть?

Эта жалкая точка зрения, стремящаяся примирить царское самодержавие с народным верховенством, выразилась в совершенно предательском ответе на вопрос: кто и как осуществит то государственное преобразование, которое с такой зловещей для народа неопределенностью охарактеризовано в резолюциях земского съезда?

В последнем 11 пункте своих решений Совещание (так называет себя земский съезд) выражает "надежду, что Верховная Власть призовет свободно избранных представителей народа, дабы при содействии их вывести наше отечество на новый путь государственного развития в духе установления начал права и взаимодействия государственной власти и народа". На такой путь оппозиция хочет поставить дело государственного обновления России. Верховная власть должна призвать себе в помощь представителей народа. Резолюция и здесь, в этом решающем пункте, не говорит, какого народа. А между тем мы еще не забыли, что в "Программе русских конституционалистов"^*, которую "Освобождение"^* объявило своей программой,[6] в роли таких представителей народа фигурируют депутаты от земств и дум, "по существу своему представляющих нижний этаж будущего конституционного здания"… "По необходимости, — говорит «Программа», — приходится следовать историческим прецедентам и отдать эту подготовительную работу в руки представителей существующих учреждений общественного самоуправления… Такой путь вернее и лучше, чем тот "скачок в неизвестное", который представляла бы всякая попытка выборов ad hoc для данного случая, под неизбежным в таких случаях правительственным давлением и при трудно-определимом настроении непривычных к политической жизни общественных слоев". ("Освобождение", N 1.)

Но допустим далее, что представители этого квалифицированного «народа» собрались, — и начинается конституционное учредительство. Кому принадлежит решающий голос в этой работе: Престолу, "живому средоточию власти", или народным представителям? Этот вопрос решает все.

Резолюция Совещания говорит, что выводить наше отечество на новый путь будет Верховная Власть при содействии призванных ею представителей народа. Таким образом, учредительную власть земское Совещание вручает не кому иному, как короне. Самая идея Всенародного Учредительного Собрания^*, как верховной инстанции, здесь совершенно устранена. В установлении "начал права" корона пользуется «содействием» народных представителей, — если же она вступает с ними в конфликт, она обходится без их содействия, она их отсылает через те же ворота, через которые она их призвала.

Именно такую, а не иную организацию учредительной власти, именно этот, а не какой-либо другой путь учредительных работ указывает резолюция земского Совещания. На этот счет не нужно себе создавать какие бы то ни было иллюзии. А ведь такое решение вопроса заранее ставит всю судьбу русской конституции в зависимость от усмотрения короны!

В период учредительных работ, как и во всякий другой период, может быть только одна "Верховная Власть", — она может принадлежать либо короне, либо Собранию. Либо корона, работающая при содействии Собрания, либо Собрание, работающее при противодействии короны. Либо суверенитет народа, либо суверенитет монарха.

Можно, разумеется, попытаться истолковать одиннадцатый пункт резолюции земского Совещания в том смысле, что корона и собрание представителей, как две независимые друг от друга и потому равноправные силы, вступают в конституционное соглашение. Это будет наиболее благоприятное для земских резолюций допущение. Но что тогда окажется? Корона и собрание независимы друг от друга. Каждая из сторон вправе ответить «да» или «нет» на предложения другой стороны. Но это значит, что две вступающие в переговоры стороны могут не прийти ни к какому соглашению.

Кому же будет принадлежать в таком случае решающий голос? Где взять третейского судью? Предположение двух равноправных сторон привело нас к абсурду: нам понадобился на случай конфликта между короной и народом — а такой конфликт неизбежен — третейский судья. Но жизнь никогда не останавливается в затруднении пред юридическим тупиком. Она всегда находит выход.