Том 18

„В Германии и самой Пруссии уже очень давно существует многочисленная и серьезная политическая партия, даже три партии: либерально-прогрессивная, чисто демократическая и социал-демократическая, вместе составляющие несомненное большинство в парламентах германском и прусском и еще более решительное в самом обществе; партии, которые, предвидя и отчасти желая и как бы вызывая войну Германии против России, поняли, что восстание и восстановление Польши «в известных пределах» [Подчеркнуто и у Бакунина. Ред.] будет необходимым условием этой войны“ (стр. 133). Ни Бисмарки ни одна из этих партий не намерены возвратить Польше все отторгнутые у нее Пруссией части: ни Кенигсберга, ни Данцига, ни даже малейшего клочка Западной Пруссии; и из Познанского герцогства — очень немного. Зато они отдадут им всю Галицию со «Львовом» и Краковом, так как все это теперь австрийское, и столько из русской части, сколько сами поляки в силах будут взять. Кроме того, деньги, оружие и военную помощь, само собой разумеется, в виде польского займа с немецкой гарантией. Поляки с радостью за это ухватятся… За немногими исключениями поляки нисколько не занимаются славянским вопросом; им «гораздо понятнее и ближе мадьяры»… У поляков многочисленные партии, но в основе — всегда восстановление польского «государства» в границах 1772 года. Различие между партиями лишь в том, что одни считают единственно правильным для этой цели такой путь, а другие — другой… Бисмарк потребует от них формального отречения от большей части старых польских земель, ставших теперь прусскими… Правда, etrange Pologne [странная Польша. Ред.] восстановленная под покровительством графа Бисмарка. Но лучше «странная» Польша, чем никакой; кроме того, подумают поляки, потом можно будет и освободиться от покровительства Бисмарка… Польша встанет, Литва ditto, затем небольшая буря, и встанет Малороссия… Польские патриоты — горе-социалисты, и у себя дома они не станут заниматься социально-революционной пропагандой; а если бы и захотели, Бисмарк не позволил бы — «слишком близко к Германии»; но в России и против России это можно. Для немцев и поляков полезен крестьянский «бунт» в России, и это им не трудно; сколько поляков и немцев рассеяно по России, все они союзники Бисмарка и Польши: „вообразите себе наше положение: войска наши, разбитые наголову, бегут; за ними вслед к Петербургу идут немцы, а на юге и западе, на «Смоленск» и на Малороссию идут поляки, — и в то же самое время, возбужденный внешней и внутренней пропагандою, в России и в Малороссии всеобщий крестьянский, торжествующий бунт“ (на стр. 138 эта фраза)… Немецкое «государство» таким образом совершенно отрезало бы русское от Европы.

„Мы говорим, разумеется, об империи“ (русской), „а не о русском народе, который, когда ему будет нужно, найдет или «пробьет себе» (пробиться — sich brechen, durchschlagen, percer, se faire jour) «всюду» (uberall, allenthalben) «дорогу» (einen Weg)“ (этот абзац на стр. 138—139).

Итак, в то время как русский народ действует как целое и пробивает себе дорогу, чтобы не быть отрезанным от Европы, эти анархисты ведут войну политическую. Чего же хочет Бакунин? Немцы и поляки разрушают Российскую империю, но вызывают в то же время всеобщее победоносное восстание крестьян в России. Бисмарк и поляки никоим образом не будут препятствовать этим крестьянам проявить себя «анархистски». Наоборот: они ведут среди них пропаганду более действенную, нежели «всемирно-известный» Альянс; и лишь после того, как это анархистское состояние возрастет в достаточно широких размерах, — огонь перекинется на латинских и славянских братьев. Будет ли это следствием войны России против Германии или vice versa [наоборот. Ред.] — по существу ничего не изменится. К слову сказать, так как в Сербии, по Бакунину, кроме народа существует только „класс чиновников“, то в чем же будет состоять сербская социальная революция, как не в устранении чиновничьего класса, который один составляет там «государство»? (стр. 138—139).

Итак, для всероссийской империи путь в Европу ныне закрыт; от се ворот ключи хранит граф Бисмарк, который ни за что в мире не вручит их князю Горчакову. Но если закрыт путь северо-западный, то остается южный и юго-восточный, Бухара, Персия, Афганистан, Ост-Индия, наконец, Константинополь. Уже давно русские политики обсуждают вопрос, не перенести ли столицу и центр тяжести империи из Петербурга в Константинополь. Правда, эти ненасытные патриоты желают и того и другого — и Балтийское море, и Константинополь. Но начинают отказываться: особенно открыли им глаза события последних лет, а именно „присоединение Шлезвиг-Гольштейна и Ганновера к прусскому королевству, обратившемуся непосредственно через это в северную морскую державу“ (стр. 139).