Том 18

Итак, во Франции не существует даже основы, на которой всеобщая воинская повинность могла бы создать для реакции послушных солдат. Во Франции прусский унтер-офицер уже перед великой революцией был пройденным этапом. Военный министр Сен-Жермен ввел в 1776 г. прусские палочные удары; солдаты, которых избили, застрелились, и в том же году палочные удары пришлось отменить. Если бы во Франции была действительно введена всеобщая воинская повинность, если бы массу населения обучили обращению с оружием, что стало бы с Тьером и Мак-Магоном? Но Тьер и Мак-Магон — хотя они вовсе не гении — все же и не такие школьники, какими изображает их Мольтке. Правда, на бумаге они восстановили всеобщую воинскую повинность, но в действительности они с величайшим упорством отстояли пятилетний срок военной службы[409]. Но всякий знает, что всеобщая воинская повинность совершенно несовместима даже с прусским трехгодичным сроком службы: либо при этом в Германии численность армии для мирного времени достигнет по меньшей мере 600000 человек, либо нужно предоставить людям возможность освобождаться от воинской повинности, как это и происходит. Какую же численность армии для мирного времени дал бы во Франции пятилетний срок службы при всеобщей воинской повинности? Почти миллион; но даже самому Мольтке не удастся приписать французам хотя бы и половину этого количества.

В тот самый день, когда Мольтке так удивил своих слушателей, «Kolnische Zeitung»[410] напечатала «военное сообщение» о французской армии. Эти военные сообщения поступают в «Kolnische Zeitung» из очень солидного официозного источника, и надо думать, что соответственный военный «стрелочник» получит по заслугам за столь несвоевременно совершенный промах. Дело в том, что человек этот действительно говорит правду. По его словам, новейшие официальные французские цифровые данные показывают,

«что Франция вряд ли будет в состоянии, даже при крайнем напряжении сил, выполнить поставленную себе в новом законе о вооружении военную задачу».

Он считает, что «состав армии этого года определяется в 442014 человек». Отсюда следует прежде всего вычесть жандармскую республиканскую гвардию, насчитывающую 27500 человек; «фактически действительная численность войска, согласно цифрам бюджета для отдельных родов оружия, составляет только 389965 человек». Отсюда нужно вычесть

«вербуемые войска (иностранный легион, туземные алжирские войска), административные войска и кадры унтер-офицеров и сверхсрочных, общее число которых, по прежним достоверным французским данным, определялось в 120000 человек. Даже если предположить, что действительный фактический состав этих кадров равен всего лишь 80000 человек, то остается еще набрать только 309000 человек фактического состава армии, который слагается из пяти возрастных контингентное первой очереди и одного возрастного контингента второй очереди (резерва). Один контингент этой второй очереди составляет 30000 человек и соответственно этому призывной контингент первой очереди и ежегодный набор для него исчисляются в 55800 человек. К этому присоединяются 30000 человек второй очереди, так что максимальная цифра ежегодного набора французской армии исчислялась бы только в 99714 человек».

Итак, французы ежегодно призывают около 60000 человек на пятилетний срок службы. За двадцать лет это составит 1200000 человек, а если мы примем в расчет убыль в размере, фактически наблюдаемом в прусском ландвере, то самое большее — 800000 человек. Далее, 30000 человек, призванных на один год службы — и представляющих, по мнению Мольтке, негодное ополчение, — составят за двадцать лет 600000 человек, а за вычетом убыли самое большее 400000 человек. Следовательно, если французы будут без помехи проявлять в течение двадцати лет столь прославляемый Мольтке патриотизм, то тогда они в конечном счете противопоставят немцам вместо мольтковских 2200000 человек самое большее 800000 обученных солдат и 400000 ополченцев, в то время как Мольтке уже сейчас может свободно мобилизовать полтора миллиона полностью обученных немецких солдат. Вот почему удивившая рейхстаг речь Мольтке вызвала такое оживление в Генеральном штабе.

Надо отдать должное Мольтке: пока он имел дело с глуповатыми противниками, вроде Бенедека и Луи-Наполеона, до тех пор он старался вести войну совершенно честно. Он точно, педантично и добросовестно соблюдал введенные Наполеоном I стратегические правила. Ни один противник не мог упрекнуть его в том, чтобы он когда-либо воспользовался внезапностью нападения, засадой или какой-либо другой вульгарной военной хитростью. Поэтому можно было усомниться в том, действительно ли Мольтке — гений. Это сомнение исчезло с тех пор как Мольтке вынужден бороться с равноценными противниками — гениями в рейхстаге. По отношению к ним он доказал, что он может также и перехитрить своих противников, если это понадобится. Сомнений больше нет: Мольтке — гений!