Том 17

Укоренившиеся привычки, приобретенные французскими солдатами в школе врагов рабочего класса, не могут, разумеется, бесследно исчезнуть в ту самую минуту, когда они переходят на сторону рабочих. Те же солдаты расстреляли и Клемана Тома.

«Генерал» Клеман Тома, недовольный своей карьерой бывший вахмистр, завербованный в последние годы царствования Луи-Филиппа в «республиканскую» газету «National» исполнял там двойные обязанности подставного ответственного редактора (ответственный gerant) и бреттера-дуэлянта. Люди из «National», использовавшие февральскую революцию, чтобы путем обмана пробраться к власти, превратили своего бывшего вахмистра в «генерала». Это было накануне июньской бойни, и он был одним из злостных заговорщиков, который, подобно Жюлю Фавру, спровоцировал ее и играл в ней роль одного из самых безжалостных палачей. Затем его генеральству внезапно наступил конец. Он исчез из виду и не появлялся уже до 1 ноября 1870 года. Накануне этого дня правительство обороны, захваченное в ратуше, дав честное слово, торжественно обещало Бланки, Флурансу и другим представителям рабочих передать узурпированную ими власть в руки свободно избранной Парижем Коммуны. Но они, конечно, нарушили свое слово и натравили бретонцев Трошю, занявших теперь место корсиканцев Луи Бонапарта, на народ, вина которого заключалась в том, что он положился на их честь. Только г-н Тамизье не захотел запятнать себя таким вероломством и тотчас же подал прошение об отставке от должности главнокомандующего национальной гвардии; на его место подсунули «генерала» Клемана Тома. В продолжение всего своего командования он воевал не против пруссаков, а против парижской национальной гвардии. Он оказался неистощимым в изобретении предлогов, чтобы не допустить ее всеобщего вооружения, в различных уловках, с помощью которых он дезорганизовал ее, науськивая ее буржуазные элементы на рабочие, отстранял офицеров, враждебных «плану» Трошю, распускал пролетарские батальоны, позоря их обвинением в трусости, и это те самые пролетарские батальоны, героизму которых удивляются теперь самые ярые их враги. Клеман Тома кичился тем, что ему снова удалось доказать на деле свою личную ненависть к парижскому пролетариату, которая так ярко проявилась в июньской бойне 1848 года. Всего за несколько дней до 18 марта он представил военному министру Лефло свой проект раз и навсегда покончить с «la fine fleur (цветом) парижской canaille [черни, сброда. Ред.]». После поражения Винуа, словно преследуемый июньскими призраками, он не мог отказать себе в удовольствии появиться на сцене в качестве сыщика-любителя.

Центральный комитет тщетно пытался спасти этих двух преступников, Леконта и Клемана Тома, от стихийного солдатского суда Линча, в котором он сам и парижские рабочие были так же повинны, как принцесса Александра в гибели людей, раздавленных в толпе при въезде ее в Лондон. Жюль Фавр со своим фальшивым пафосом посылал проклятия Парижу, этому вертепу убийц. Помещичье Собрание инсценировало истерические приступы «чувствительности». Эти люди проливали крокодиловы слезы, всегда служившие им лишь предлогом, чтобы проливать кровь народа. Орудовать трупами достопочтенных людей как оружием в гражданской войне всегда было излюбленным трюком партии порядка. Какими криками возмущения оглашали они всю Европу в 1848 г. по поводу убийства парижского архиепископа, совершенного якобы июньскими инсургентами! На деле они прекрасно знали из показаний викария архиепископа г-на Жакме, бывшего очевидцем, что епископ был застрелен солдатами самого Кавеньяка! В письмах к Тьеру нынешнего парижского архиепископа[Дарбуа. Ред.], — у него не было никакой склонности к мученичеству, — чувствуется острое подозрение, что в случае его будущей казни его версальские друзья найдут утешение в том, что осуществилось их страстное желание навязать эту милую процедуру Коммуне! Впрочем, когда вопли об «убийцах» сослужили свою службу, Тьер хладнокровно положил им конец, заявив с трибуны Национального собрания, что «убийство» было частным делом «весьма немногих» темных субъектов.