Том 17. Лурд

Священник начал с детства Бернадетты в Бартресе. Она росла у своей кормилицы, некоей Лагю, которая после смерти своего грудного ребенка взяла на воспитание дочь четы Субиру, оказав тем самым услугу очень бедной семье. Деревня в четыре сотни душ на расстоянии какой-нибудь мили от Лурда стояла как в пустыне, далеко от проезжей дороги, еле заметная среди зелени. Дорога спускается с горы; разбросанные среди пастбища домики отделены друг от друга живыми изгородями да аллеями из орешника и каштанов; с окрестных холмов, по оврагам, стекают светлые, неумолчно журчащие ручейки, и над всем господствует на пригорке романская церковка, окруженная могилами сельского кладбища. Со всех сторон вздымаются лесистые холмы; деревня утопает в зелени изумительной свежести, высокую, ярко-зеленую траву питают подпочвенные воды, образовавшиеся от ручьев, сбегающих с гор. Бернадетта, как только выросла, в уплату за свое содержание стала пасти овец и все лето бродила со своим стадом в тенистых зарослях, не встречая ни души. Лишь иногда с вершины холма она видела далекие горы, Южный пик или Виско, то ослепительно сверкающие, то темные и мрачные, в зависимости от погоды, а за ними другие, терявшиеся в отдалении горы, — словно неясные видения, какие посещают нас во сне. Затем священник описал дом Лагю, где и сейчас еще стоит колыбелька Бернадетты, — одинокий дом у околицы. Перед домом был небольшой луг, где росли груши и яблони; его отделял от нолей ручей, такой узкий, что через него можно было перешагнуть. В низеньком строении, справа и слева от деревянной лестницы, которая вела на чердак, было по большой комнате с каменным полом и с четырьмя-пятью кроватями в каждой. Девочки спали вместе и, засыпая, глядели на красивые картинки — ими была оклеена вся стена, а большие часы в футляре из елового дерева торжественно отбивали время в тишине.

Эти годы в Бартресе Бернадетта прожила в чарующей атмосфере ласки и любви. Она росла хилым ребенком, постоянно болела, задыхаясь во время приступов астмы, которые вызывал малейший ветерок; в двенадцать лет она не умела ни читать, ни писать, говорила только на местном наречии, была ребячливой и отсталой как в умственном, так и в физическом развитии. Впрочем, она не слишком отличалась от других детей; это была добрая девочка, кроткая, покорная, не болтливая, склонная больше слушать, чем говорить. Будучи совершенно неграмотной, она обнаруживала, однако, природный ум, а иногда отвечала на вопросы так остроумно, что даже вызывала смех. С большим трудом ее научили читать молитвы по четкам. Выучившись, она решила закончить на этом свое образование и, пася своих овечек, с утра до вечера читала «Отче наш» и «Богородицу», перебирая четки. Сколько часов провела она на заросших травой холмах, затерявшись в зелени таинственной листвы, не видя ни души и глядя лишь на вершины отдаленных гор, тающих в солнечном свете, легких, как сон! Дни шли за днями, девочка блуждала в одиночестве, повторяя все ту же молитву, непрестанно взывая к единственному своему другу — святой деве; так проходило время в нехитрых грезах наивного детства. А сколько чудесных зимних вечеров провела она в большой комнате у очага!

У кормилицы Бернадетты был брат священник; он иногда читал вслух благочестивые истории, там говорилось о необычайных приключениях, бросавших в дрожь и вызывавших радость, о видениях рая на земле; небо разверзалось, и перед взором вставало все великолепие ангелов. В книжках, которые приносил священник, было много картинок, изображавших господа бога во всем его величии, красивого, нежного Иисуса с нимбом вокруг чела и, главным образом, — святую деву, блистательную, в белых, лазурных и золотых одеждах, до того чарующую, что образ ее даже снился девочке. Но чаще всего они читали Библию, старую, пожелтевшую от времени, столетнюю реликвию семьи; каждый вечер муж кормилицы, единственный, кто знал грамоту, брал булавку, наугад втыкал ее в книгу и начинал чтение сверху, с правой страницы; внимательно слушавшие его женщины и дети знали уже все наизусть и могли бы продолжать слово в слово.